В то время как политически активная часть туркестанских мусульман, заряженная импульсом Великой русской революции 1917 года, стремилась к воплощению автономистских идей, другая, представленная большинством, оказалась перед вызовом трансформации наиболее болезненной сферы его жизни – религиозной и тесно связанной с ней образовательной.
Точкой отсчета этого процесса стал декрет СНК Российской республики «О свободе совести, церковных и религиозных обществах» (1918 г.), провозглашавший светский характер Советского государства. Мир обычного туркестанца, верившего в то, что на горе Сарандиб имеется отпечаток ноги Адама, а на острове в Индийском океане живут люди с собачьими головами, в этот момент перевернулся с ног на голову.
Наибольший резонанс среди мусульман вызвал девятый пункт декрета, согласно которому школа отделялась от церкви, а преподавание религиозных вероучений разрешалось исключительно в частном порядке. Тем же числом, что и декрет, был датирован приказ народного комиссара общественного призрения А. Коллонтай от 20 января 1918 г. «О прекращении выдачи средств на содержание церквей, часовен, священнослужителей и законоучителей и на совершение церковных обрядов». Циркуляром Комиссариата народного образования Туркестанской Советской Республики (далее ТСР) от 30 января 1919 г. служителям культов запрещалась любая деятельность по учебной части.
В декабре 1919 г. сеть конфессиональных школ в количестве 8049 учебных заведений разного типа (медресе, мектебе, новометодные школы), являвшихся главным проводником исламского вероучения в Средней Азии, инструментом включения каждого верующего в социально-психологическую систему местного общества и до середины XIX столетия единственным источником знаний (пусть и оторванных от жизни), была признана «чуждой жизненным интересам» и распоряжением Комиссариата народного образования ТСР подлежала реформированию по общереспубликанскому типу.
Однако радикальные методы борьбы с конфессиональной образовательной системой Туркестана едва ли могли оказаться действенными. Об этом свидетельствовал опыт Российской империи. Поэтому, согласно программным документам компартии, принятым в 1919 г., советские лидеры, как и их предшественники, вознамерились не совершать резких движений, а просто ожидать «отмирания» мусульманского вероучения в результате «самой широкой научно-просветительской и антирелигиозной пропаганды», точнее «замещения религиозного миропонимания стройной коммунистической системой, обнимающей и объясняющей вопросы, ответы на которые до сих пор крестьянская и рабочая масса искала в религии».
Инструментами антирелигиозной пропаганды, в которой рекомендовалось «заботливо избегать всякого оскорбления чувств верующих, ведущего к закреплению религиозного фанатизма», должны были стать научно-популярные брошюры и книги антирелигиозного характера; публикация соответствующих материалов на страницах периодических изданий; подготовка «солидными органами, где имеются хорошие литературные силы», популярно-научных фельетонов; проведение антирелигиозных диспутов и лекций, в которых подчеркивалась бы мысль о том, что РКП(б) борется не с отдельными религиозными группами, а со всяким религиозным мировоззрением; изучение общественного мнения в рамках отдельных местностей и идеологии сектантских групп; анализ содержания религиозных проповедей.
Еще одним врагом социалистической революции наряду с религиозным фанатизмом была безграмотность. По данным Всеобщей переписи населения Российской империи 1897 г., среди многонационального населения Туркестанского края самый низкий ее уровень наблюдался у последователей ислама: 6,7% у мужчин и 1,1% у женщин. Справиться с отсталостью была призвана созданная 16 октября 1918 г. девятилетняя единая трудовая школа (далее ЕТШ), объявленная «свободной от какого бы то ни было религиозного влияния». Как и ее имперская предшественница – русско-туземная школа – она должна была в конечном счете выполнить важнейшую задачу: интегрировать мусульман Туркестана в единое государственное целое, правда, уже в иной духовно-политической упаковке. Обучение в них было бесплатным, обязательным для всех детей школьного возраста (с 8 до 17 лет).
Содержательный характер ЕТШ – образовательно-политехнический – определялся хозяйственными задачами нового коммунистического общества: необходимостью возрождения промышленности и земледелия «на современной, по последнему слову науки построенной, основе».
Остальная часть взрослого населения – от 14 до 40 лет – попадала, согласно «Инструкции о ликвидации безграмотности среди населения Туркестанской республики РСФСР», под декрет СНК «О ликвидации безграмотности среди населения РСФСР» – так называемом ликбезе. В программу учреждаемых школ был включен родной язык, а всему населению брошен практичный лозунг: «Пусть каждый грамотный позаботится об обучении одного безграмотного». За обучение каждого неграмотного, обученного грамоте вне общеобразовательной школы, назначалась премия. Примечательно, что за обучение грамоте на туземном языке премия была в полтора раза больше, нежели за обучение грамоте на языке европейском.
21 апреля 1918 г. на торжественном собрании официально было объявлено об открытии в Ташкенте первого в регионе Туркестанского народного университета, который служил бы «широкому распространению научного образования и прикладных знаний в Туркестанском крае, привлечению симпатий народа к науке, знанию и искусствам и удовлетворению всех культурных потребностей края в связи с задачами нового времени». С 23 апреля по 10 мая лекции в университете последовательно начались на пяти факультетах: литературно-философском, социально-экономическом, сельскохозяйственном, естественно-математическом и техническом, куда были зачислены 1200 человек.
Вопреки усилиям советской власти развернутая в ТСР в первую пятилетку образовательная реформа испытывала глубочайший кризис, обусловивший падение уровня знаний «до невероятности». Как и русско-туземные школы в имперский период, несмотря на их очевидные преимущества перед конфессиональными с точки зрения научно-практического потенциала, ЕТШ не вызывали у туркестанцев доверия, вступая в противоречия с регламентируемыми мусульманской религией установками. Это касалось, например, принципа совместного обучения мальчиков и девочек.
Складывавшаяся ситуация стала причиной отступления советской власти от незыблемых постулатов коммунистической религиозной политики. В середине 1918 г. Народный комиссариат по делам национальностей РСФСР рассылает инструктивное письмо, в котором категорически запрещается применение каких-либо репрессий в отношении мулл за обучение догматам мусульманского вероучения. В приказе Комиссариата народного образования № 39 от 9 ноября 1918 г., обязывающем «считать недопустимым служение молебнов перед началом учебных занятий в стенах училищ», разъясняется, что «исключение возможно ввиду несознательности мусульманских народных масс и относительно низкой их культуры только в отношении мусульманских училищ…».
Спустя полгода руководством ТСР было принято решение о приостановке приказа о закрытии традиционных исламских училищ во избежание выражения недовольства со стороны «туземных масс», ограничились лишь отказом таким учебным заведениям в ассигнованиях и кредитах из казны. Подрыв материальной базы должен был стать главной причиной их упадка. Тем не менее на эффективности функционирования конфессиональных школ это обстоятельство не сказалось: не желая, согласно распоряжению Комиссариата народного образования ТСР от 16 декабря 1919 г., «реформироваться и принять общереспубликанский тип», они, сохраняя свою традиционную структуру, продолжали процветать благодаря пожертвованиям местного населения.
Победой религиозности над светскостью в начале XX столетия становится решение о возвращении мечетям и медресе, находившимся в черте города, конфискованных вакуфных земель. В протоколе заседания Политбюро ЦК РКП(б) от 14 октября 1921 г. говорилось: «Признать важнейшей задачей партийных и советских органов Туркестана ликвидацию басмачества, для выполнения каковой действия военных и карательных органов дополнять усиленной политической работой среди узбеков и киргиз, встав на путь уступок местному населению». В 1922 г. Наркомнац дважды рассматривает вопрос о преподавании мусульманского вероучения и подтверждает право мусульман на ведение образовательной деятельности на дому и в мечетях и содержание специальных богословских школ (для совершеннолетних) на добровольные средства.
В период с 1921 по 1923 г. в бытность председателем Совнаркома ТСР Турара Рыскулова, известного своими автономистскими идеями, проявились первые наиболее принципиальные расхождения коммунистического центра и периферии во взглядах по «мусульманскому вопросу». Недовольство коллегии Наркомнаца, заседавшей 13 сентября 1922 г., вызвало решение Комиссариата народного образования ТСР предоставлять помещения советских школ для преподавания там во внеурочное время исламского вероучения. Линия, намеченная Туркнаркомпросом, была признана «противоречащей основам советской политики в области народного образования и не вызываемой интересами национальной политики». Однако «во избежание излишних обострений с населением» мера была разрешена как «временная».
На IV съезде Советов ТСР, проходившем 2–6 декабря 1922 г., в ходе обсуждения вопроса о целевом назначении вакуфных средств борьба с мусульманской школой на местах обрела новое содержание: наметилась тенденция к сохранению конфессиональной системы образования путем реформирования старометодных школ в новометодные, а под антирелигиозной пропагандой в Туркестане стали понимать «борьбу за советизацию… новометодных мактабов», к слову являвшихся рассадником пантюркистских настроений.
Очередным витком вынужденного движения советской власти навстречу исламскому духовенству, умело лавировавшему в новых политических реалиях, был отмечен 1923 год. Тогда НКВД РСФСР был одобрен и утвержден Устав Центрального духовного управления мусульман (далее ЦДУМ) – нового исламского духовного управления, пришедшего на смену царскому Оренбургскому магометанскому духовному собранию, лидер которого муфтий Ризаэтдин Фахретдинов сразу же обратился в Президиум ВЦИК с докладной запиской, в которой попытался убедить власть в том, что обучение исламу «не является отравой, если ее преподавание поставлено правильно. Правильная же постановка требует легализации групповых занятий». Ожидая положительного решения, в июне того же года III Всероссийский мусульманский съезд делает опережающий встречный шаг, призвав своих единоверцев «правильно смотреть на единую трудовую школу, не избегать ее».
Так и не найдя духовной альтернативы традиционной вере мусульман, Политбюро ЦК РКП(б) 3 октября 1923 г. постановило в качестве временной меры «допустить в отдельных частях Союза ССР с наиболее отсталым и религиозным фанатичным населением, как изъятие из общего порядка, организацию мусульманских духовных школ». Несмотря на категорические протесты членов комиссии, в июне 1924 г. ВЦИК вновь решается на компромисс: «считаясь с особенностями быта тюркских народов», разрешает преподавание в мечетях мусульманского вероучения лицам, окончившим полный курс первой ступни ЕТШ, а также лицам, достигшим 14-летнего возраста.
Уступки со стороны Советов, в свою очередь, дорого им стоили. К 1924 г. на территории современного Киргизстана функционировало всего 327 ЕТШ (из них киргизских 251), охватывавших 30% детей региона, и 2403 конфессиональных учебных заведения. Это были лишь те школы, за которыми официально числились вакуфные средства. Обычной для Средней Азии практикой еще с имперских времен являлось функционирование нелегальных подпольных школ, число которых в разы превышало число зарегистрированных.
В 1930-е годы настало время перехода Советского государства в решении религиозно-образовательного вопроса от политических колебаний к бескомпромиссным запретам, время проведения секуляризации туркестанского общества. Не ограничь тогда советская власть функционирование исламских институтов и не вырви сферу народного образования из лап мусульманских схоластиков, процветание советских среднеазиатских республик никогда не стало бы реальностью. Ученые подсчитали: если бы темпы прироста грамотности, существовавшие в Средней Азии 100 лет назад, сохранились, достичь всеобщей грамотности в регионе удалось бы аж через 4600 лет.
Ольга Богданович