Бедность остается системной проблемой Казахстана, Узбекистана, Таджикистана, Туркменистана и Таджикистана – при этом она создает не только экономические, но и социально-политические риски. Каждая из пяти стран подвержена ей в разной степени, но даже Казахстан, наиболее развитое государство Центральной Азии, сталкивается с феноменом «работающей бедности» и недостаточно высоким уровнем жизни. Кроме того, по экономике региона ощутимо ударили пандемия и антироссийские западные санкции. При этом большинство стран «пятерки» надеются на помощь международных банков – однако программы борьбы с бедностью, предлагаемые Всемирным банком или АБР, также сопряжены с известными рисками для государств Центральной Азии.
Калькулятор бедности
Для стран Центральной Азии бедность остается устойчивой проблемой. Значительная часть жителей региона находятся на так называемой «границе бедности» – их доход ненамного превышает уровень обеспеченности бедных слоев.
При этом от страны к стране конъюнктура бедности сильно разнится. Так, больше четверти жителей Таджикистана живут на сумму около $0,5 в день. Казахстан значительно богаче: 2% беднейших слоев страны живут на сумму меньше $5,5 в день.
На сохранение высокого уровня бедности влияет множество факторов. Так, важна ситуация с высшим образованием: в Киргизии у выпускников национальных вузов в целом больше шансов найти работу, в то время как в Узбекистане и Таджикистане (где качество образования хуже) ситуация обратная. В Казахстане хватает рабочих мест и для специалистов средней квалификации, однако труд работников с высшим образованием оплачивается в среднем на 88% выше.
Образование в вузах Казахстана и Киргизии в целом выше по качеству: так, в общий рейтинг QS World Universities 2023 входят 16 казахстанских и 1 киргизский университет. В Туркмении высшее образование платное и доступно лишь обеспеченным слоям: цена обучения на престижных специальностях колеблется от $70 тыс. до $100 тыс.
Не менее важный фактор – экономическая география. В довольно обеспеченном Казахстане – стране с индустриальной экономикой, изобилием природных ресурсов и высоким уровнем урбанизации – сохраняется экономический разрыв между крупными городами (Астана, Алма-Ата) и регионами. Несколько лучше ситуация в нефтедобывающих регионах, таких как Шымкент, Карагандинская и Мангистауская области. По данным Всемирного банка, больше всего казахстанских бедняков живут в сельских районах, а также Туркестанской, Жамбылской и Карагандинской областях.
Ситуация в Узбекистане (где за чертой бедности живут 11% населения, а уровень безработицы на 2021 год составил 9,4%) прямо противоположная: в городе бедных больше, чем на селе, из-за чего жители мигрируют в сельскую местность. При этом внутренний рынок страны значительно монополизирован: помимо госмонополий, для него остаются характерны картельные сговоры.
Серьезные диспропорции сохраняются в регионах Киргизии: Север (и северные кланы) традиционно богаче Юга. Самый высокий уровень бедности остается в Баткенской области (на границе с Таджикистаном): в 2019 году он составил 32,6%.
Реальная информация по бедности в Туркмении остается закрытой – последняя статистика ООН по стране проводилась в 1998 году и указывала на 51,0% жителей за чертой бедности. Официальные источники указывают на 0,4 – 0,5% бедного населения за 2018–2021 годы (в 2006 году называлось число 6,65%). При этом аналитики указывают на отсутствие частного бизнеса в стране, ресурсный характер экономики, сокращение расходов на науку и образование, длительный продовольственный кризис. Нефтегазовый сектор так и не стал для экономики Туркмении драйвером роста.
На страну влияют неблагоприятные тренды экологии: по данным национальной стратегии изменения климата, к 2050 году сток Амударьи сократится на 10-15%, уже к 2030 году сток малых рек снизится на 5-8%. Вместе с тем уровень Каспия повышается. Эти процессы приведут к деградации пахотных угодий, а в перспективе — к росту спроса на питьевую воду, уже сейчас импортируемую страной из-за рубежа.
Экономика Таджикистана, несмотря на поступательный рост ВВП, остается аграрной, что приводит к так называемой «сезонной бедности», а также к сильной зависимости хозяйств от погодных условий. За вычетом этих колебаний, постоянный уровень бедности в стране остается на уровне 10–13%. При этом общество во многом живет за счет труда мигрантов, уезжающих на заработки в Россию и другие страны — члены ЕАЭС: 40% семей имеют хотя бы одного родственника-мигранта.
На фоне пандемии и геополитических конфликтов последних лет приток капиталов от мигрантов снижается, кроме того, ослабление рубля в 2019–2021 годах также ударило по миграционным доходам. В итоге их доля в ВВП Таджикистана с 2014 года (с начала санкционного давления на Россию) снизилась с 50% до 29%. Кроме того, на фоне эпидемии COVID-19 в Таджикистане выросли цены — в 2021 году был зафиксирован рост на 9,2%.
В целом экономика стран ЦАР очень чувствительна к неблагоприятным внешним воздействиям. По оценкам ООН, в пандемию уровень бедности в Казахстане в 2020–2022 годах вырос до 12–14% (в 2016 году было 6%). Киргизия к 2019 году сократила уровень бедности до 20%, но уже в 2021-м он откатился до 33,3%. На фоне западных санкций против России, введенных с начала СВО, Минфин Киргизии прогнозирует сокращение бедности в стране в среднем лишь на 1,6% в год.
Кредитная модель
Сохранение бедности не только снижает потенциал экономического роста, но и ведет к утрате общественного доверия к институтам власти. Системные проблемы в экономике ведут к росту зависимости стран ЦАР от внешних сил и усугубляют риски в сфере безопасности.
Регион остается слабо интегрирован в международные системы торговли и финансов, несмотря на усилия национальных элит. Экономика стран ЦАР во многом остается ресурсной, а китайские или российские инвестиции в развитие региона будут давать лишь постепенный эффект. При этом региональные государства во многом полагаются на внешние инвестиции при решении структурных проблем.
Долгое время центральноазиатские государства пытались решить проблему бедности, опираясь на ресурсы внерегиональных государств и международных институтов развития. В итоге, в отсутствие устойчивых и продуктивных хозяйственных связей внутри региона, росла зависимость центральноазиатской «пятерки» от внешних игроков.
Так, Международный банк реконструкции и развития (МБРР) и Международная ассоциация развития (МАР) с 1991 года предоставили странам Центральной Азии $ 37,7 млрд. Средства были направлены на развитие инфраструктуры и энергетики, большую часть этой помощи (около 80%) составляли кредиты.
По оценкам Азиатского банка развития (АБР), даже на современном этапе (до 2030 года) Центрально-Азиатскому региону потребуется не менее $ 8 трлн инвестиций, и это только в инфраструктуру. Согласно расчетам Boston Consulting Group, Центральная Азия нуждается в $ 170 млрд ежегодных инвестиций, из них не менее $ 70 млрд должно идти в сектора, не связанные с добычей полезных ископаемых.
Таким образом, объем помощи всех действующих в Центральной Азии банков развития вместе взятых не покрывает и половины потребностей региона.
При этом возвратный характер помощи ставит страны в невыгодную позицию. Если какой-то проект не получит экономического эффекта, превышающего затраты, государства ЦАР будут вынуждены взять на себя новое обременение, чтобы вернуть заём или кредит.
В то же время наибольшую часть помощи получают не беднейшие страны, а Казахстан и Узбекистан, которые способны справляться с бедностью самостоятельно. Больший объем экономик двух стран определяет в них спрос на инвестиции, а привлекательный финансовый климат позволяет группе Всемирного банка снизить риски и диверсифицировать инвестиционный портфель.
Помощь банков — не панацея?
При этом общий объем внешних кредитов, как уже было сказано, остается незначительным и не покрывает потребностей региона. Предложенные ресурсы не могут быть использованы как драйвер роста ни одной из стран.
Подход Всемирного банка предполагает выдачу кредитов на преодоление последствий бедности, а не на устранение её причин. Выдача средств на обеспечение доступа к чистой воде, качественное здравоохранение, реформу налоговой и государственной политики, проекты в сфере гендерного равенства служат утверждению западных ценностей, но не борьбе с бедностью.
По модели структур Всемирного банка действует и АБР. При этом более 30% операций Азиатского банка развития в Центральной Азии приходится на консультирование по вопросам экономического развития. Фактически ряд позиций экономического суверенитета стран региона отданы на откуп наднациональному институту.
Это создает угрозу экономической безопасности ЦАР, создавая условия для развития зависимости государств региона от корпоративного сектора (в частности, ТНК) [1].
В контексте вопросов бедности этот сценарий — наихудший, так как предполагает, что системную проблему будут решать при помощи чисто коммерческих инструментов [2]. При этом консультации АБР не имеют прямого влияния на развитие экономик региона.
Таким образом, внешние игроки использовали программы по преодолению бедности в Центральной Азии скорее в собственных интересах. Институты же «новой формации» — ряд региональных банков развития из развивающихся стран (Азиатский банк инфраструктурных инвестиций, Новый банк развития и др.), а также мегапроекты вроде «Пояса и Пути» ориентированы на адресное финансирование, решая лишь отдельные задачи [3]. При этом тот же АБИИ активно продвигает интересы китайских компаний в ЦАР.
Сами же страны региона за 30 лет не смогли создать самодостаточную ресурсную базу, способную устранить системные проблемы экономики.
По данным Всемирного банка, темпы снижения бедности в Центральной Азии за последние годы резко упали. Число точек роста в ЦАР остается ограниченным, а общая ситуация — достаточно депрессивной. Без дополнительных усилий и значительной трансформации инвестиционных моделей разорвать порочный круг бедности в Центральной Азии не удастся.
При этом бедность в ЦАР — не только внутрирегиональная проблема. Она повышает риски для сопредельных стран и регионов, создает дополнительные очаги напряженности. Устранение бедности в ЦАР значимо для России и других стран Евразийского экономического союза как важное условие для успешной интеграции в регионе.
- Ella D. Balancing effectiveness with geo-economic interests in multilateral development banks: the design of the AIIB, ADB and the World Bank in a comparative perspective //The Pacific Review. – 2021. – V. 34. – №. 6. – P. 1022-1053.
- Ермолов М.О. Помощь Центральной Азии: Новая Большая игра / М.О. Ермолов // Аналитическая записка № 36. – 2021. – 21 с.
- Pęciak, Renata Global governance in the context of global challenges. The Macrotheme Review: A Multidisciplinary Journal of Global Macro Trends. – 2017. – P. 117-128.
Статья подготовлена в рамках научного гранта от Фонда поддержки публичной дипломатии имени А.М. Горчакова.
Авторы материала: аспирант Факультета мировой политики МГУ им. М.В. Ломоносова Владислав Андрюхин, научный сотрудник ИСАА МГУ им. М.В. Ломоносова Дарья Сапрынская и студент магистратуры Факультета социальных наук НИУ ВШЭ Сампер Матео Рохас