Корреспондент «Ленты.ру» узнал мнение русских Казахстана про Россию и СВО
Несмотря на то что Казахстан избежал межнациональных конфликтов, которые сопровождали распад СССР, значительная часть русских предпочла покинуть бывшую советскую республику и перебраться в Россию.
В 1990-е годы из Казахстана уехали более миллиона русских, большинство из которых — специалисты, направленные в Казахскую ССР в советское время, и их потомки. Они не были тесно связаны с этой землей, в отличие от потомков первых русских переселенцев, и стремились воссоединиться с родственниками в России. В последующие годы отток русских из страны сократился, но сегодня эта тенденция вновь набирает силу по мере снижения статуса русского языка и отказа от кириллицы. Проехав по северному Казахстану, корреспондент «Ленты.ру» отправился на юг, чтобы поговорить с местными русскими об исламизации, национализме и их отношении к современной России.
Усть-Каменогорск — Астана — Караганда
Прямых билетов в Караганду из Усть-Каменогорска не было, поэтому мы снова летим через Астану. При таких расстояниях кажется, что Россия действительно находится не так уж далеко, как говорили мои русские собеседники в Казахстане.
В Астане пробуем блюда из кухни кочевников. Вкусно, но своеобразно. Кстати, о кухне: я люблю кумыс, который особенно популярен в Казахстане. Но хороший кумыс удалось попробовать лишь единожды — в отеле Hilton Astana. Местные говорят, что напиток нужно брать с рук у своих, а не в магазинах, где продают пастеризованный вариант с долгим сроком годности. Выходит, что даже в Казахстане правильный кумыс — это редкость. Зато блюда из конины можно найти повсеместно.
Вино также доступно, но действительно интересные и качественные образцы встречаются не везде. С водкой проще — её здесь много, и российская продукция тоже широко представлена.
Товары из России вообще в изобилии на полках магазинов, особенно на севере страны.
В Караганду приезжаем ночью на комфортабельном поезде, идущем в Алма-Ату.
Караганда
Первое, что замечаю в Караганде: в гостинице табличка с правилами пожарной безопасности — только на русском, хотя большинство населения здесь казахи.
Но языкового барьера у людей нет вовсе — русский знают все. Причем русские, кажется, говорят на нем даже лучше, чем в России. Возможно, это влияние советской системы образования, а может, уважение к своим корням.
Сам город не производит впечатления места с глубокой исторической памятью.
Городского центра в привычном понимании нет — своеобразной точкой симметрии является железнодорожный вокзал. По одну сторону от него — новые районы, по другую — бывшие гостиницы и заводы, превратившиеся в бесконечные торговые ряды. Старая часть города напоминает сплошную ярмарку, как будто здесь больше ничего не происходит. Хотя, откровенно говоря, я не успеваю досконально осмотреть город, как и музей Карлага (Карагандинского отделения ГУЛАГ), который находится примерно в 30 километрах отсюда, в поселке Долинка.
В таких условиях лучшим местом для встречи с моей героиней стал торговый центр.
«Это наша основная артерия — проспект Бухар-жырау. Весь в торговых домах, которые растут как грибы. И бог знает, сколько их ещё построят, — рассказывает моя собеседница Ирина Ивановна. — Раньше город был совсем другим, по сути другим».
Кофе подают приличный, за окном идет реконструкция старого советского ЦУМа. Не сомневаюсь, что вскоре он станет почти неотличим от других современных зданий. Торговля вместо истории, торговля как доминанта — бич не только Казахстана, как заметит мой следующий собеседник. Но Ирина Ивановна не выглядит пессимистичной, скорее, спокойно принявшей перемены.
Ирина, пенсионер, 61 год:
«Меня зовут Ирина Ивановна Буравлева, в девичестве Буханько, родилась в 1963 году. Моя мама приехала из Белоруссии по комсомольской путевке на целину, работала санитаркой в больнице. Папа — украинец из-под Луганска, сидел в Карлаге. Как они познакомились, точно не знаю, они не особо рассказывали.
Многие оставались в Караганде после ссылки, ведь здесь была работа. Отец тоже остался. Первый раз он женился на женщине, которая была надзирателем в Карлаге.
У них родилась дочь, но жена уехала в Грузию и забрала дочь с собой. Тем не менее они продолжали общаться, и даже меня в детстве возили к ним на юг. Папа выучился на мостостроителя и стал мотаться по всему Советскому Союзу, но маме такая жизнь не понравилась. Когда мне было пять лет, они развелись, и отец вернулся на родину. Я ездила к нему, но жила с мамой. Мы не бедствовали, хотя и не шиковали. Обеспечение было неплохое, а летом на столе всегда стояли тарелки с фруктами и ягодами с нашего огорода.
Родители моего мужа тоже приезжие, поднимали целину: мама из Молдавии, отец — из-под Воронежа. Муж всю жизнь проработал на шахте.
После школы я пошла работать на товарную базу, но вскоре перешла в ателье. Всегда любила шить. Работала в люксовом сегменте до 90-х, а потом началась разруха.
Я перешла в ателье национальной одежды, где шили в основном концертные костюмы. Но чтобы хорошо шить, нужно было изучать традиции, историю. В Казахстане три жуза — Северный, Южный и Средний — у каждого свои узоры, свой менталитет.
Позже у меня было свое ИП — небольшое ателье. Недавно я вышла на пенсию, но продолжаю жить здесь и не собираюсь уезжать.
Караганда — мой дом. Здесь живу и здесь помру. Пусть погода непростая — то жара, то холод, — но мне нравится.
Караганда когда-то была промышленной столицей. В городе было более 35 угольных шахт, множество заводов и фабрик. Здесь даже экспериментальный цех был, где разрабатывали обувь, куда более красивую, чем многие советские модели. Наши конфеты продавались по всему миру и считались вкуснее, чем московские. Сейчас фабрика закрылась, а лучших специалистов переманил «Рахат» в Алма-Ату. Наш политех был одним из трёх ведущих в Советском Союзе.
Караганда не была периферийным городом. В советское время к нам трижды приезжала София Ротару. Каждый раз она заболевала и даже попадала в больницу, но всё равно не отменяла концерты.
Её встречали очень тепло. Женщины при мне снимали с себя золотые цепочки и вешали на её шею, настолько она нам нравилась. Карагандинцы любят артистов, но не терпят тех, кто ведет себя как петух или неадекватно.
Но всё это в прошлом. Сегодня заводов и фабрик почти не осталось. Небольшие цеха частные работают, и все. Однако что-то начали восстанавливать. На заводе резиново-технических изделий (РТИ) сейчас собирают автобусы из полуготовых деталей, привезённых из Китая.
Русских здесь не притесняют, это больше в интернете разжигают.
У нас много межнациональных браков. Интересно, что, когда я была в Питере, меня там называли казашкой, а здесь я — русская.
Это как с нашими советскими немцами: в Германии их всех называют русаками.
В 90-е уезжали в основном не русские, а как раз немцы. В то же время в Караганду приехали турки, чтобы строить торговые центры. Некоторые остались, завели семьи и тут, и там, и жили на две страны.
Но мечети строили не турки. Это результат арабизации, которая началась лет десять назад.
Раньше девушки в хиджабах были редкостью, а сейчас их много. Это не казахская культура, и многих это раздражает, в том числе казахов. Казахстан всегда был светским государством, а казахские женщины никогда не закрывали лица — они были свободолюбивыми.
Кимешек носили замужние, более взрослые женщины.
Казахская культура внедряется, и это правильно. Но переименование улиц не всегда соответствует тому, чего по-настоящему хотят жители. Когда у нас в поселке Актас переименовывали улицы, все старожилы были против.
Чем не угодила улица Привольная? Или Ковыльная? Транспортная? Причем Первомайскую оставили.
Люди в Караганде доброжелательные, как и во всем Казахстане, за исключением, может быть, юга. У нас многонациональный город, все дружат. Стычек меж простыми людьми не было, а если и были забастовки, то без драк».
Мы выходим на улицу, я бегу на встречу с очередным героем — бывшим шахтером Сергеем Викторовичем. В отличие от Ирины Ивановны, он категорически отказывается идти в кафе, даже если за мой счёт. «Не хожу по таким местам, и цены там неадекватные», — предупредил он меня. Мы садимся на лавочку за магазином, и я включаю диктофон.
Сергей, пенсионер, 65 лет:
«Фамилия моя Панасюк, Сергей Викторович. Я житель Казахстана в третьем поколении. Точно не знаю, как мои деды оказались здесь. Единственное, что мне удалось узнать: когда я перебирал старый архив, нашел справку, что мой дед по материнской линии служил в ГПУ Каркаралинского района Семипалатинского уезда (сейчас это Карагандинская область). Потом он работал фельдъегерем, затем на почтамте. Прожил 96 лет и всю жизнь трудился. Никогда не откладывал денег на чёрный день.
Бабушка по отцовской линии, Немировченко, родом с Донбасса. Я бывал там в детстве и выяснил, где именно она родилась, но сейчас не хочу называть эти места, чтобы не подвергать живущих там русских опасности. Бабушка тоже прожила почти 96 лет. Дед по папе прошел всю войну, но я точно не знаю, в каком звании он служил. С детства помню его медали. После войны он стал начальником административно-бытового комплекса на Карагандинском цементном заводе. Выйдя на пенсию, они продали дом и уехали на Украину.
Сейчас Украина — это моя боль и непреходящая рана. Часть родственников живет в Краматорске, но мы не общаемся.
Когда в 2014 году начались бои, я не стал задавать им вопросы на «москальскую» тему. Я уверен, что им всем промыли мозги. У меня здесь много друзей, которые тоже разорвали связь с украинской родней, даже из Луганской области. Хотя эти регионы теперь российские, огромное количество людей там настроены антироссийски. Это я ещё помню из детства, а детские убеждения остаются на всю жизнь.
Я с детства патриот своей родины, Советского Союза, и никогда не жил по принципу «родина там, где жопа в тепле». Меня никогда не интересовали деньги, я не привык копеечку откладывать. Может, это и плохо, но я ни о чем не жалею.
Жлобство началось, когда СССР разваливался. Помню 1989 год, наши последние шахтёрские забастовки. Шахтёрам дали такие льготы, что я думал, вот выйду на пенсию, и заживем. Но тут страна рухнула, и всё пошло прахом. На шахте проработал до 1995 года, но последние годы нам почти перестали платить зарплату. Мы на тормозок таскали со своим кумом еду: сегодня я несу картошку в мундирах, он — огурцы или кусочек сала, на следующий день — наоборот. Так и ходили в шахту.
На рынок я пойти не смог — с моим характером либо на нож бы нарвался, либо ещё что. Поэтому занялся ремонтом квартир. Но многие фирмы были полулегальные, никаких документов мне не дали. Часть шахтёрского стажа посчитали как общий. Поэтому сейчас у меня минимальная пенсия «благодаря» власти.
Помню, как приезжал Нурсултан Назарбаев на наши забастовки. На Библии могу поклясться, дословно слышал его слова: «Я эту Караганду сотру в порошок». И все, наши беды начались.
Рыночная экономика, на которую он сделал ставку, уничтожила тяжёлую промышленность.
Караганда, третья угольная кочегарка Советского Союза, стала рынком. Сельское хозяйство похерили, аулы потеряны.
Каждый как вольный ветер, и всё частное: рынки, аптеки, ломбарды. Молодые таксуют, 80 процентов населения — в кредитах. Уверенности в будущем нет, особенно для молодых. От этого становится грустно.
Хотя мне уже всё равно, я на седьмом десятке лет, и у меня лейкоз. Но молодых жалко.
Карлаг был рядом, сюда ссылали лучших учёных, врачей. А сейчас образование упало. Всё советское и русское похерено. Но я рад, что среди казахов есть умные и образованные люди, которые не поддались этой назарбаевской, прозападной идеологии, где главное — деньги. Надеюсь, не всё потеряно… Знаешь, даже 90-е были лучше. Зарплату могли не платить, но люди были добрее, другого замеса.
Казахи всегда были добрыми и миролюбивыми. Мы всегда празднуем Ураза, Пасха — все вместе. Водку пьем вместе. За это надо держаться до последнего.
Но правительство пытается усидеть на трёх стульях — Россия, США и Китай. Но вот только у жопы две половинки. Надо выбирать.
А нам остается только ждать и действовать правильно в нужный момент».
Возвращаюсь в район своего отеля, где в одной из красивых и уютных новостроек живет следующий герой.
Юго-Восток — относительно новый район с обилием типовой панельной застройки 1970-х годов, хорошо знакомой жителям России. Здесь находится Карагандинский университет с большим парком, новостройки, велодорожки и ещё один парк с гигантской новой мечетью. Недалеко расположен католический костел, построенный в 2010-х годах немцами — самый большой в регионе. Вокруг много магазинов, скверов, удобная инфраструктура. Несмотря на ощущение позднесоветской разрухи, Юго-Восток оставляет приятное впечатление.
С Виктором и Анной Поповыми мы поднимаемся на крышу здания и осматриваем город. Видны парки, горы и степь. Центр далеко, и его почти не разглядеть.
Виктор, project manager в IT-компании, 28 лет: «Я метис — папа русский, мама казашка. Часто говорю, что я русский, потом объясню»
Анна, врач общей практики, 29 лет: «Я русская»
Виктор: «Моя бабушка по папиной линии родом из белорусской глубинки. Её мама умерла во время Великой Отечественной, а отец вернулся с фронта и тоже вскоре умер. Братья и сестры бабушки попали в разные детдома по всему СССР, и её в шестнадцать лет отправили сюда. О деде знаю мало — он умер, когда папе было 12 лет. Меня назвали в его честь.
Он был родом из Харбина, Китая, вероятно, потомок белых офицеров: бабушка говорила, что мы дворяне. Прадед был арестован и сослан сюда вместе с семьей.
Казахская линия у меня из аулов Карагандинской области, средний жуз, род Жобага. Родители учились вместе в КарГУ».
Анна: «Родители моих родителей приехали из России в Темиртау (это недалеко отсюда) на заработки. Один из дедушек был родом из Новосибирской области. Бабушка работала в Темиртау учителем математики.
Но восемь лет назад родители переехали в Россию, в Тюмень. Я не поехала — возникли сложности с переводом между университетами.
Тюмень — чистый, красивый город, а папа нашел там хорошую работу по своей специальности — он инженер по технике безопасности».
Виктор: «Мы не планируем уезжать. Заехали в эту квартиру полгода назад. У меня была возможность поступить в Россию, но я решил остаться, возможно, из-за родственников, возможно, просто не был готов к самостоятельной жизни. Тут нормально. Я родился в 1996 году, мое сознательное детство прошло уже в 2000-х, и каких-то страшных воспоминаний у меня нет. Мы сначала жили в Пришахтинске, далековато от центра, и там было бедно. Потом переехали на Юго-Восток, где было лучше.
Караганда мне нравится — она хоть и немного провинциальная, но спокойная, со своим ритмом. Город меняется к лучшему: центральный парк изменился, а за лето здесь прошло множество фестивалей, особенно фуд-фестов. Появился IT-хаб «Терриконовая долина». Я работаю проектным менеджером в финтех-компании».
Вместе: «Обычно все здесь фотографируются у памятника «Где-где? В Караганде!»
Виктор: «Да, многие не знают, что Караганда — это реальный город, а не шутка. Иногда в онлайн-играх мне не верят, когда я говорю, что здесь живу. Думают, это прикол».
Анна: «Конечно, здесь не всё идеально. Например, не хватает врачей. Если же сравнивать Караганду с Тюменью, то здесь недостает и красивых, экологически чистых мест для прогулок».
Виктор: «В целом здесь спокойно. Лично я с проявлениями казахского национализма не сталкивался. Иногда меня спрашивают, почему я не говорю по-казахски, ведь внешне я выгляжу как казах. Я говорю, что я русский, и обычно вопросов больше не возникает.
Но в интернете часто встречаются негативные комментарии от казахов. Например, недавние события вокруг Елены Рыбакиной, которая отказалась участвовать в Олимпиаде из-за болезни, вызвали волну негатива по национальному признаку: многие казахи пишут, что нам не нужны русские легионеры. Хотя люди не понимают, что без легионеров, таких как Елена Рыбакина, теннис в Казахстане просто не существовал бы на таком уровне. Сейчас же он стал гораздо популярнее, дети начали заниматься теннисом. Возможно, эти комментарии пишут боты, потому что в реальной жизни такого негатива нет».
Анна: «У меня был пациент, который принципиально говорил со мной только по-казахски, хотя знал русский.
Он сердился, что русские медсестры не говорят на казахском. Но я не обижалась — мне в тот момент самой нужно было учить язык. Я пользовалась переводчиком, и мы нормально общались.
Проблема для него была не в том, что я русская, а в том, что не знала языка».
Виктор: «Согласен, нужно знать язык страны, в которой живешь. Мне самому стыдно становится, что я плохо говорю по-казахски.
Но в Караганде исторически сложилось так, что основным языком общения был и остается русский.
Сюда было сослано много людей, и это сильно повлияло на культуру города. Музей Карлага — важный элемент для понимания Караганды, ее многонациональности. В Темиртау, например, церковь и мечеть стоят напротив друг друга — в этом есть некий сакральный смысл».
Алма-Ата
Смотрю на бывшую столицу через иллюминатор самолета — вау! Город, как в чаше, окружен кольцом высоких синих гор.
Если в Караганде жара сухая, и даже при плюс 35 чувствуешь себя свежо, то здесь всё по-другому. Горы окружают Алма-Ату с трёх сторон, и, как объяснили местные, из-за этого отсутствует нормальная вентиляция города. За последние годы воздух сильно испортился, смоги стали частым явлением, а духота — постоянным спутником. Несмотря на это, моё настроение быстро улучшилось.
Вайб Алма-Аты ни с чем не сравнить: это не Астрахань, не Ташкент, и уж точно не другие города Казахстана. Империя, когда-то основавшая крепость Верный, выбрала это место для форпоста не случайно.
Когда жара взяла свое, я укрылся в кафе с ледяным кофе-тоником. В зал вошли две женщины, внешне похожие как две капли воды, но с разницей в двадцать лет. Это были мои собеседницы — Катерина и её дочь София.
Катерина, художник, 43 года:
«Меня зовут Екатерина Юрьевна Джепка, в девичестве — Щербакова. Мои родители развелись, когда я была маленькой. Отец был потомственным казаком и всегда гордился своей семейной историей.
Его прадед был атаманом, одним из тех казаков, которые держали крепость Верный. В его честь даже названа улица в нижней части города — улица Щербакова.
Мы с сестрой — второе поколение, родившееся здесь. Наша бабушка — русская. Во время революции её семью депортировали. Они были зажиточными людьми с непростой фамилией — Глаголевы. Они переехали в Китай, недалеко отсюда (речь, вероятно, о Восточном Туркестане, ныне Синьцзян-Уйгурский автономный район), и там снова основали зажиточное хозяйство. Но после прихода советской власти их убедили вернуться. Из их семьи выжило только трое — брат и две сестры. Жили они в селе совхоза Алатау, которое сейчас превратилось в микрорайон Казахфильм, названный так из-за расположенной там киностудии.
Дедушка у меня родом с Украины, вероятно, из Полтавской области. Он вырос без отца, и в семье о нём никогда не говорили — возможно, он погиб на войне. Дедушка работал на киностудии и был отличным токарем.
В 90-е я была ещё ребенком, и те времена меня не сильно затронули. Хотя я помню, что в некоторых районах было опасно.
Но наша семья жила нормально: бабушка с дедушкой всегда были предприимчивыми. Они начали заниматься торговлей на базаре. У них был большой дом, свое хозяйство, куры. Бабушка была искусной рукодельницей. Однажды она с младшей сестрой поехала в Ленинград, купила вязальные машины, и потом они вязали и продавали свои изделия на базаре. Иногда обменивали их на еду, потому что денег у людей было мало. Дедушка плёл корзины из ивы. Не помню, чтобы они отдыхали, — они все время работали.
Позже мама вышла замуж снова, и мы переехали ближе к центру. Я училась в хорошей школе с физико-математическим уклоном, хотя физику ненавидела. Зато в конце 80-х ещё были бесплатные спортивные секции, и я ходила, куда хотела. Моя сестра Настя занималась танцами и даже выступала с Розой Рымбаевой — казахстанской певицей советской эпохи.
Мама сейчас живет в Калининграде и зовёт нас к себе, но мне здесь хорошо. Однажды, будучи студенткой, я решила попробовать переехать в Санкт-Петербург, сдала экзамены, но не дождалась результатов, всё бросила и вернулась домой — соскучилась. И, честно говоря, особо не жалею.
Алма-Ата всегда была очень красивым городом, хотя раньше здесь было больше зелени. Летом арыки были полны чистой воды, было много фонтанов. Сейчас фонтаны возвращаются, но зелени стало меньше.
В институте у нас был парень по имени Баха — коренной алмаатинец, казах. Учительница казахского всегда ругала его: «Посмотри, русские девчонки лучше знают казахский, чем ты». А он отвечал, что дома все говорили по-русски, он не знал, что такое аул и как разговаривать на казахском.
Я считаю, что это правильно — учить казахский язык, раз мы живем в Казахстане. Но проблема в том, что уровень преподавания очень низкий.
Когда родилась София, я сразу решила, что она пойдёт в казахский садик, потом — в казахскую школу. Но в садике казахский звучал очень редко.
Иногда, например, кассир отвечает мне на казахском. Я начинаю соображать, переводить, а он уже повторяет на русском, хотя к этому моменту я уже поняла. У меня никогда не было случаев, чтобы кто-то угнетал или обижал за то, что я русская».
Алма-Ату в сталинские годы планировали превратить в город-сад. Хотя этот замысел не был полностью реализован, сегодня это город с уникальной архитектурой. В центре преобладает советская застройка, в том числе множество примеров модернизма и авангарда 1970-х годов.
Несмотря на слова Катерины, деревьев здесь всё же много, как и фонтанов с арыками, которые пытаются спасти город от неумолимой жары. Город полон кафе, ресторанов, салонов красоты, спортзалов и тематических заведений. Много людей, но никто не спешит, не бежит сломя голову.
Я ощутил тот самый тёплый советский вайб, о котором говорили мои собеседники, хотя, возможно, его и не было в реальности СССР.
Мне кажется, что многие мои русские собеседники в Казахстане ищут в СССР что-то родом из детства, некий потерянный рай, золотой век: они хотят не в Россию, а в Советский Союз. Слушают советские песни, в то время как сейчас актуальная казахстанская музыка — это рэп-исполнители, такие как Скриптонит, «Ирина Кайратовна», Назима и другие, популярные и в России. Это уже другая страна, устремленная в будущее. Но в какой степени местные русские будут участвовать в его формировании? Вопрос остается открытым.
Да, в Алма-Ате, Астане и Караганде казахов больше. Но главную роль в демографическом преобладании казахов над русскими играет не национализм и уж точно не западное влияние, а ислам и поддерживаемый им высокий прирост населения.
Эту мысль разделяет и мой последний собеседник — Александр Поляков. Себя он называет русским националистом.
«Смотри, всё, что тут имеет культурную значимость, кроме Вознесенского собора и мечети, было построено в Советском Союзе. Но этот проект застопорился из-за начала Великой Отечественной войны, а после нее финансирования на такие масштабные проекты уже не было. Да и время было другое», — рассуждает он.
Мы как раз подходим к огромному мемориалу Двадцати восьми героям-панфиловцам. Молодые казахские семьи одна за другой фотографируются у главного памятника и Вечного огня, некоторые приносят цветы.
Александр, 24 года, автоэлектрик:
«Моя семья происходит из оренбургских казаков, они переехали в Казахстан с первыми русскими переселенцами. Прапрадед участвовал в Русско-японской войне, был в высшем командовании и заслужил орден за мужество [орден Святого Георгия].
Здесь всегда было много омских и оренбургских казаков.
Большинство моих родственников отсюда, а не из России. Жили они здесь всю жизнь, никогда не планировали переезжать. Прадед и прабабушка работали на оборонных заводах, а дедушка и бабушка — на гражданских предприятиях. После развала Советского Союза многие заводы закрылись.
Русских, конечно, стало меньше, причём их становится всё меньше с каждым годом.
Основной отток пришёлся на 90-е годы, когда распад СССР оказал сильное влияние. В Казахстане в те годы не было такого национализма, как в соседних республиках. В те же «бандитские» 90-е сами казахи убивали друг друга, так что не всё сводится к национальному вопросу.
В нулевые экономика Казахстана начала восстанавливаться, криминала стало меньше, и отток русских сократился. Национализм был, но на уровне маргиналов.
Эдуард Лимонов в нулевые хотел устроить переворот на севере Казахстана, поэтому до сих пор бытует мнение, что русские якобы собираются захватить северные регионы страны.
Но на деле демографически всё идёт к тому, что русские сами уедут, и никакого смысла в подобных действиях нет. Более того, если бы у русских была возможность устроить переворот, они могли бы сделать это в 90-е или во время январских событий 2022 года, когда была вероятность начала гражданской войны. Но этого же не случилось.
Ситуация стала по-настоящему опасной после начала событий на Украине в 2014 году — национализм в Казахстане начал постепенно нарастать. Хотя в целом население страны — адекватное и поддерживает дружеские отношения с русскими, Нурсултан Назарбаев стал продвигать политику национального самосознания, увязывая Казахстан с наследием Золотой Орды и идеями Алаш-Орды.
Это сопровождалось ростом русофобии и распространением пантюркистских идей, особенно популярной стала идея «Великого Турана». Вопрос только в том, насколько это нужно самим казахам.
Если Казахстан хочет быть независимым, ему нужно сохранять дистанцию, в том числе от Турции.
До начала 2022 года в Казахстане почти не ощущали российского влияния. Россотрудничество продвигало, условно говоря, «кокошники и балалайки». Это, конечно, интересно, но никак не способствует развитию русской культуры.
При этом в стране происходит постепенная арабизация, часть населения поддерживают салафитов. Некоторые, напротив, придерживаются национальных взглядов. Я, хотя и русский националист, поддерживаю в этом смысле казахский национализм — не хочу лицемерить.
Но после январских событий в 2022 году и национализм, и исламизм стали расти радикальным образом. Пока это в основном проявляется в интернете, среди обычных людей всё спокойно, но влияние СМИ может изменить общественное мнение через пару лет, в том числе по отношению к русским.
Если бы не Россия и ОДКБ, Казахстан мог бы превратиться в Сирию. Анархия на улицах была полной.
Казахстан имеет право на независимость, а Россия заинтересована в том, чтобы здесь не было хаоса. У нас и так граница дырявая, через нее с юга много мигрантов проникает на территорию России, а коррупция и кумовство процветают.
Не хотелось бы, чтобы Казахстан стал вторым Афганистаном.
В то же время радикальные течения остаются маргинальными. Казахи и русские не конфликтуют. Правительство Казахстана, как ни крути, тоже стремится сохранить мир, продвигая идеи Динмухамеда Кунаева. Что касается скандальных «языковых патрулей», о которых было столько шума, то это маргинальные явления. Такое могло происходить где-то в аулах или маленьких городах, но в крупных мегаполисах или северных регионах это редкость. Этих людей быстро осадили, а кого-то даже посадили.
При этом отмечу, что в последние годы Россия начала активнее усиливать своё влияние. Фонд Горчакова открыл представительство в Астане, и это положительно, так как у нас появится российское экспертное мнение
Спасибо и за то, что после событий января 2022 года в Казахстане открылись филиалы российских вузов. Это серьёзное влияние на будущее. До этого здесь были в основном турецкие, британские и американские университеты, а также крупный китайский бизнес. Теперь российские компании тоже активнее входят на рынок, во многом благодаря релокантам. Например, у «Яндекса» раньше не было офиса здесь, а теперь есть. Сначала везде были китайцы, теперь повсюду «Яндекс». Пусть будет паритет, и спасибо России за это».
Прощаемся. Короткая прогулка по городу, сборы. Я понял, что Алма-Ату я и увидел, и не увидел. Одно очевидно: сюда нужно приезжать на более длительное время. Город слишком большой во всех смыслах, чтобы разобраться в нем за полтора дня… Еду в аэропорт.
В такси снова заиграла песня про Жанаозен — город, где начались волнения в Казахстане в 2022 году. Я не знаю языка, но вряд ли песня о бунтующих газовиках: она была весёлой, романтичной, немного ностальгической.
Возможно, жизнь в Жанаозене, как и по всей стране, не такая, как в этой песне, но у людей здесь хватает и сил, и юмора, чтобы мечтать, делать свое дело и идти вперёд.
(Окончание. Начало здесь)