Казахстан переживает геополитическую трансформацию: Китай усиливает экономическое и стратегическое присутствие, идёт вторая волна приватизации, а Россия теряет влияние. Об этом в интервью спецкору Pravda.Ru Дарье Асламовой рассказал казахстанский политолог Максим Казначеев.
— В Казахстан приехала делегация из 25 крупнейших американских компаний во главе с председателем Торговой палаты США. Среди них — Apple, Chevron, Boeing, Ericsson и другие. Всё это напоминает 90-е, когда проходил первый этап колонизации: сокровища расхватывали по дешёвке. Это похоже на попытку второй волны?
— Откровенно говоря, в Казахстане захватывать уже нечего. Все серьёзные геологические и нефтедобывающие ресурсы давно распределены между ключевыми игроками. Речь скорее о перераспределении сфер влияния. Что касается визита американского бизнес-сообщества, стоит отметить: при президенте Казахстана действует совет иностранных инвесторов, и подобные визиты заранее согласуются и организуются — это не спонтанная акция.
Сейчас Казахстан пытается монетизировать свой статус удобного партнёра для всех геополитических центров силы. В этой логике он стремится втянуть в экономические проекты на своей территории и американские, и китайские компании. В перспективе всё это, безусловно, будет проецироваться и на российский рынок — в силу общности евразийского экономического пространства.
Кто фактически владеет Казахстаном, если считать по нефтегазовым ресурсам?
— Казахстану принадлежит примерно 25% добываемой нефти. Нефтянкой в основном владеют западные компании. Сейчас Chevron заговорил о продлении «сделки века», контракта, когда он получил одно из самых прибыльных месторождений — Тенгизское. И доля Казахстана там всего 10%.
Такое было возможно только в 90-е. И то повезло, что удалось вернуть хотя бы эти 10%. Изначально ни о каких процентах речи не шло: Chevron вкладывал деньги, потом возвращал их, и только после компенсации затрат Казахстан получал свою долю. Но проект до сих пор не достиг окупаемости. Грубо говоря, Казахстан всё ещё остаётся колониальной сырьевой базой Запада. И Китая. Уже и Китая.
— Основной объём транзита казахстанской нефти, включая западные месторождения вроде Тенгизшевройла, идёт через Каспийский трубопроводный консорциум в Новороссийск. Это по-прежнему самый выгодный маршрут?
— Самый выгодный. Приведу две простые цифры. Прокачка одной тонны нефти по КТК до Новороссийска обходится Казахстану примерно в 30 долларов. Это около 6−7 баррелей. Для сравнения: маршрут Баку — Тбилиси — Джейхан с учётом перевалки нефти танкерами сначала в Казахстане, затем закачки в Баку — обходится в 100 долларов за тонну, то есть в три раза дороже. Альтернативы России нет. Каспийский трубопровод — это равнинная степная территория, удобно обслуживать, легко контролировать утечки. А Баку — Тбилиси — Джейхан проходит через горы, где не всегда можно оперативно отремонтировать трубу. Плюс постоянная угроза со стороны курдских сепаратистов в Турции.
— Вы говорите, что в Казахстане грабить нечего, всё уже продано. Но американские бизнесмены заявляют: здесь ещё 5000 неразработанных месторождений на сумму 46 триллионов долларов и 19 редкоземельных металлов.
— Это та же история, что и с пресловутой сырьевой сделкой Трампа по Украине. Якобы есть 19 редкоземельных металлов, якобы на 46 триллионов долларов. В геологии есть понятие подтверждённых и прогнозных запасов. Подтверждённые — это те, что реально посчитаны и установлены. А прогнозные — это гипотетически: в какой-то горе может быть столько-то руды. Когда американцы красиво рассказывают, сколько здесь редкоземельных металлов и на какие суммы, они очень тактично умалчивают, что это всего лишь предположения. Прежде чем говорить о таких цифрах, нужно проводить дорогостоящую геологоразведку и переводить запасы из категории прогнозных в подтверждённые. Только тогда можно говорить, что да — есть редкоземельные металлы на 46 триллионов. А пока это всё примерно, как та сделка Трампа с Зеленским на 500 миллиардов долларов металлов, которые ещё надо найти.
— География — это судьба. Казахстан зажат между Китаем и Россией. От них никуда не деться — это крупнейшие и экономически развитые соседи. С одной стороны, президент Токаев чётко обозначает государственную политику: мы уважаем все национальности, у нас мир, дружба, равенство, братство. Русскоязычные граждане Казахстана пользуются теми же правами, что и казахи. Но на практике это не совсем так. Есть официальная политика, а есть параллельная реальность: я часто слышу от русских — «мы хотим уезжать, боимся, что рано или поздно начнутся погромы». С чем это связано?
— Примерно 75−80% людей, даже из числа лично знакомых, либо уже имеют активы, недвижимость и планы на бизнес или работу в России, либо собираются это сделать. Кто побогаче — и вовсе. Проблема эмиграции из Казахстана связана с низким уровнем развития экономики и образования. Откровенно говоря, даже представители коренной национальности не связывают своё будущее со страной — стараются иметь «запасные аэродромы» в Турции, ОАЭ.
— То есть здесь нет ничего нового?
— Да. В стране сформировалась офшорная психология: любой дееспособный человек рассматривает Казахстан как территорию для зарабатывания денег, а благоустраивать себя и свою семью намерен за границей.
— Схема предельно простая: люди начинают жить на две страны. Простой пример — у Казахстана с Турцией безвизовый режим. Человек спокойно зарабатывает деньги здесь, садится на самолёт и улетает в Стамбул или Анталию, где у него живёт семья. Аналогичная ситуация с ОАЭ — с Дубаем. Он может быть чиновником, крупным бизнесменом, силовиком, а семья — или даже вторая семья — находится в Дубае, ОАЭ или Катаре.
— Получается, Казахстан — перевалочная база?
— Да, территория, где люди работают вахтовым методом. Можно назвать Казахстан вахтовой страной. Вахтовый посёлок: заработал — и уехал. Что касается уезжающих русских, у них свои страхи. Есть нарратив, который продвигается через соцсети и пугает нарастающей ненавистью к «русским колонизаторам». А соцсети модерируются западными посольствами, поэтому ясно, что там будет русофобская антироссийская повестка. Здесь нужно ставить вопрос о модерировании всего этого процесса — как на уровне центральных властей Казахстана, так и, возможно, Российской Федерации, если она, действительно, интересуется регионом. А если не интересуется, тогда надо вводить визовый режим, жёстко фильтровать миграционные потоки и вывозить людей.
— То есть у России нет внятной политики в отношении Казахстана?
— У России в целом по Центральной Азии политика — «за всё хорошее против всего плохого». Есть отдельные позитивные эпизоды, например, введение QR-кодов для въезда в Российскую Федерацию из стран с безвизовым режимом. Это шаг, который наконец-то позволяет отсекать религиозных экстремистов. По соцсетям можно заранее отфильтровать, кто собирается приезжать. Но это — эпизоды. А полностью решить проблему негатива из Центральной Азии может только визовый режим. Это понимают даже в самом регионе.
Это понимают даже люди в Центральной Азии. Я сравниваю Алма-Ату и Москву. И скажу откровенно: такого количества ваххабитов на улицах, как в Москве, в Алма-Ате вы не увидите. Потому что здесь одно из ключевых направлений спецслужб — контроль за этой средой. Назовём её ваххабистской. Или салафитской. В Алма-Ате ещё довольно мягкая политика, а в Узбекистане и Таджикистане даже появление человека с бородой вызывает у правоохранителей здоровый интерес: проверяют, не экстремист ли.
— То есть вы считаете, что мы не дорабатываем?
— Необходимо просто взять правоохранительные практики Узбекистана и Таджикистана, чтобы урегулировать ситуацию в этой пограничной религиозно-экстремистской среде.
— А если говорить об отношении к русским — чему сейчас учат детей? Что такое Россия для молодого поколения казахов?
— В образовательной среде формируется тренд на мифологизацию истории Казахстана, проецирование текущих политических «хотелок» на прошлое.
Формируется установка, во многом привнесённая англосаксонскими образовательными фондами: запрос на мифологически понимаемую деколонизацию, на уход от русскоязычной среды — хотя практически это невозможно.
Огромное количество условных казахских националистов в быту разговаривают на русском языке со своими детьми. Это ситуация, которую ни за одно, ни за два поколения не решить. Сформировались две языковые среды — русскоязычная и казахоязычная. Русскоязычные стагнируют по численности, казахоязычные медленно растут.
— То есть процесс вытеснения всё равно произойдёт?
— Я практически не знаю русскоязычных, которые смогли бы выучить казахский. Есть отдельные представители, которые пытаются влиться в казахоязычную среду, но успехом это не пользуется. Казахоязычная среда даже тех, кто выучил язык, отторгает. Это не инклюзивное общество. Язык — это всего лишь первый инструмент адаптации. Потом появляются родоплеменные связи, принадлежность к тому или иному жузу. Выучив язык, человек ничего не получает, — он не становится частью общества. Преодолев один барьер, он сталкивается с другим — и дальше дело не идёт.
— Напомню, что жузы — это родоплеменные объединения: Младший, Средний и Старший. То есть даже если ты выучил язык, ты не станешь частью общества.
— Да, это абсолютная утопия. Человек не интегрируется в общество. И это касается не только русскоязычных — можно привести примеры уйгуров, узбеков, киргизов, каракалпаков. Даже языковая близость и отсутствие барьера не делают их частью казахского общества.
— Казахстан вообще перспективен как независимое государство, если учитывать давление с Запада, Китая и Турции? Способна ли страна удержать государственность?
— Сомневаюсь. У Казахстана есть определённая экономическая специализация — это сырьевая периферия, сырьевой придаток. Все серьёзные игроки заинтересованы в том, чтобы он в этом статусе оставался. Чтобы не рос, не занимался переработкой своих ресурсов, не вышел на другой уровень. Речь не об увеличении объёмов добычи — это никому не мешает. Речь о том, что переход на следующий технологический уровень невыгоден ни Западу, ни Китаю. Территория должна поставлять сырьё и потреблять готовый товар.
— Можно сказать, что Казахстан уходит от России?
— Казахстанская политическая элита после 1991 года особо никаких ожиданий с Россией не связывала. Представители элиты сразу начали вливаться в британский и американский проект как младшие партнёры. Раньше Казахстан был заинтересован в России как в транзитной и перерабатывающей зоне. Сейчас — уже нет. Все эти функции великолепно замыкает на себя Китай.
— То есть влияние России на Казахстан свелось к стабильности на границе?
— Да, больше ничего. Казахстан ушёл — и ушёл давно. Деньги в английских банках, месторождения проданы, политически он замкнут на Запад.
Китайское направление рассматривается как наиболее удобное плечо: сырьё туда, готовые товары — сюда.
Функционирование сырьевой периферии может обеспечиваться одним только Китаем. Он способен полностью поглотить весь казахстанский экспорт. Нефть, газ, чёрные и цветные металлы — тащить их на Запад уже нет смысла. Остаётся проблема транспортных мощностей, то есть нефтепровод в Китай — это 20 миллионов тонн. С учетом объемов добычи это всего 25% от объёмов добычи. Но по мере расширения сотрудничества с Китаем такие проекты тоже будут расширяться. Когда уже есть одна труба — поставить рядом вторую намного проще.
— Какие у нас сейчас отношения с Казахстаном? Просто соседские?
— Соседские, партнёрские. И это уже давно не ваша зона влияния. Кроме Парада Победы, официальных встреч — всё. Но есть примерно 6−7-миллионная русскоязычная информационная среда в Казахстане, которая ориентируется на Россию как на теоретическую возможность переезда, карьеры, обучения детей и так далее.
— Это не только русские, но и казахи, говорящие на русском?
— Да, примерно 2 миллиона русскоговорящих казахов тоже продолжают ориентироваться на Россию. Это та среда, с которой Россия, Москва могут спокойно работать. Эта среда сейчас генерирует серьёзные и интересные вещи. Например, в Казахстане работает около 8 тысяч совместных малых и средних казахстанско-российских предприятий — больше, чем со всеми другими странами мира вместе взятыми. Это низовая экономически активная среда, обеспечивающая трансграничное взаимодействие. Есть общая информационная среда. По этим двум рычагам можно работать. А что-то более серьёзное — нет: сырьевой интерес к Казахстану у России отсутствует. Те ресурсы, которые есть у Казахстана, в таком же объёме есть у самой России.
— Мы живём в эпоху, давайте говорить прямо, большой войны Запада с Россией, которая идёт на территории Украины. Мир резко меняется, и, судя по риторике Запада, они готовятся расширить конфликт. Как сейчас в Казахстане относятся к СВО, к военному конфликту на Украине?
— В Казахстане примерно 20−25% населения занимает пророссийскую позицию, 75−80% — прозападную. Это связано с расслоением языковых пространств: русскоязычное — более-менее пророссийское, а казахоязычное — просто «тушите свет».
Если говорить о предстоящих геополитических трансформациях, мы рассматриваем это иначе. Конфликт идёт не между Россией и Западом, а между Китаем и США. Россия в этой ситуации — прокси-игрок Китая.
— То есть мы воюем не за свои национальные интересы?
— За свои, но в интересах Китая. Не потому, что они совпадают, а потому что Китай рассматривает действия России как отвечающие на данный момент своим интересам. Поэтому он оказывает аккуратную помощь — в частности, формирует положительный торговый баланс, который позволяет России вести военные действия.
Казахстан дрейфует в сторону Китая. Мы исходим из того, что в долгосрочной перспективе суверенитет и территориальную целостность Казахстана будет обеспечивать не Россия, а Китай.