В апреле 1966-го мне было почти тринадцать, так что все, что связано с землетрясением, запомнилось достаточно отчетливо.
Под утро разбудила мать. Спросонья я не мог понять, в чем дело, обратил внимание только на старенький радиоприемник «АРЗ», стоявший на подоконнике рядом с моей кроватью, но оказавшийся в ногах.
Такие приемники были почти в каждой семье с очень скоромными доходами, чуть позже они стали непременным атрибутом интерьера сапожных мастерских. Со средними и длинными волнами, тонированным стеклышком слева, на котором было графическое изображение памятника Петру I в Ленинграде работы Этьена Фальконе.
…Выскочили во двор, где уже собрались все соседи. В Ташкенте того времени было много общих дворов с так называемыми «жактовскими» квартирами. Наш двор на улице имени Кафанова (революционный матрос, чью могилу наравне с могилами жертв «осиповского» мятежа 1918 года за одну ночь уничтожила нынешняя власть) до революции принадлежал какому-то баю. С приходом Советов бай, естественно, поменял место жительства…
На момент моего детства во дворе сохранились женская и мужская половина. Это были капитальные кирпичные строения с высокими потолками и большими комнатами.
На территории бывшей мужской половины жил Евсей Маркович Голдовский, числящийся где-то завскладом, и дядя Женя Самсонов, жена которого танцевала в театре оперы и балета имени Алишера Навои.
Женскую половину, расположенную в самой глубине двора, делили между собой адвокат Беницион Маркович Красногоров и две семьи Бельских и Чариковых. Последних во дворе не любили, рассказывая шепотом, что во время войны они ждали прихода гитлеровцев и готовились встречать их хлебом и солью.
Сегодня я думаю, что вряд ли дело было именно так. Их бы попросту расстреляли. Власть подобного не прощала никому.
Наша семья и еще семь или восемь таких же пролетарских семей ютились в бывших байских конюшнях. Это был барак, поделенный перегородками на отсеки и приделанными с торцов дверями. Получились однокомнатные квартирки с палисадниками метра два в длину и три в ширину.
Нам повезло со «стойлом» – оно было крайнее, и потому бабушка смогла пристроить еще одну крохотную комнатку с такой же крохотной кухней. Бабушка почему-то была единственным человеком в семье, у которого были деньги. Мать работала младшим научным сотрудником в институте животноводства и получала восемьдесят рублей в месяц. Бабушка получала пятьдесят. Парадокс, но у нее всегда была «заначка».
…Во двор выскочили все. В чем спали, в том и стояли, обсуждая землетрясение. Мы, мальчишки, не были испуганы. Видимо потому, что так и не поняли толком, что же произошло на самом деле.
Потом собрались в школу. Меня ждал первый экзамен. До пятого класса включительно экзаменов в школах не было, экзамены начинались с шестого.
Школа № 49, в которую я перешел из интерната для детей железнодорожников, была в двух минутах ходьбы. Туда меня устроила бабушка, которая всю жизнь работала на железной дороге. Здесь и потеряла ногу, попав под поезд. В Ташкентских железнодорожных мастерских, позже переименованных в завод имени Кагановича, а еще позже – завод имени Октябрьской революции, работал еще ее отец, приехавший с семьей в Узбекистан по знаменитому «царскому набору». Однако к шестому классу я стал учиться в обычной школе.
Так вот, школа № 49, находившаяся на той же улице, но несколько выше, ближе к так называемому Туркменскому базару, наполовину рухнула.
Старое здание с широким центральным лестничным пролетом перешло в категорию руин, новое же, возведенное всего пару лет назад, сохранилось достаточно прилично. Экзамены для нас, шестиклассников, естественно, отменили, чему мы были рады несказанно.
…Наша любимая улица тоже представляла печальное (на тот момент, скорее, забавное) зрелище. Одноэтажные дома стояли без стен, с улицы была видна мебель, люди, ходившие вокруг нее. Театральная сцена, одним словом. Большая театральная сцена с множеством подмостков.
…Вместе с мальчишками со двора дошли до ЦУМа. Здание было ультрасовременным по тем временам. Огромные окна во всю стену, но теперь без стекол.
Проспект имени Карла Маркса, находившийся в двух минутах ходьбы от ЦУМа, был просто в руинах. А мы его очень любили, и прийти сюда называлось «пойти в город». Это при том, что сами жили минутах в двадцати быстрой ходьбы. Но таков был Ташкент, таковы были привычки.
«В городе» был цирк с деревянными лавками, гастроном с огромными китайскими вазами в витринах, магазин «Динамо», в котором стояли недоступные для нас велосипеды «ПВЗ» за 47 рублей 50 копеек. Все это было разрушено и восстановлению не подлежало…
…Нагулявшись от души, вернулись домой. Здесь уже записывали фамилии тех, у кого обвалилась крыша или стены и кому были нужны палатки. У нас одна стена отошла сантиметров на восемьдесят, и в образовавшийся проем было видно небо и Чулью (к тому времени грязный канал, куда сливали помои).
В армейских палатках жили до осени, но не до заморозков. Их практически не закрывали, только застегивали. Воровства не припомню, да и не было его почти в тогдашнем Ташкенте. Ключи оставляли под ковриком у входной двери, калитки палисадов закрывали на щеколду, решеток не ставили.
Тем не менее, с наступлением темноты, улицы города патрулировали военные. Их приглашали почти в каждый дом, но они не входили – несли службу.
Город начали отстраивать, и вскоре те, у кого от домов не осталось практически ничего, стали получать квартиры со всеми удобствами. Новые микрорайоны старожилами центра были приравнены к краю света. Отец одноклассника Бори Ефременкова, сержант милиции, помню, получил квартиру на улице Мукими. Это считалось черт знает где, хотя сегодня их дом находится не столь далеко от центра.
Времена изменились, отношение к расстоянию и прочее…
…Грязную Чулью решили убрать «под землю», обложив бетонными плитами. Бульдозерист, работавший на строительстве, за три рубля предложил матери «случайно» задеть угол нашего «стойла». Сделать это можно было, не вызывая подозрений, поскольку речка-вонючка проходила в метре от стены.
«Квартиру дадут с ванной и туалетом», – сказал он.
Мать отказалась – строили тогда на Чиланзаре, а это центром города назвать никак было нельзя. Так и жили потом еще десять лет в конюшне, общим туалетом на шесть кабинок и двадцать семь так называемых квартир…
…Чем еще запомнилось то время? По-своему счастливое и достаточно беззаботное. Вдоль всей улицы мы ломали брошенные частные дома. После школы переодевались в грязную одежду и шли разбивать обрушившиеся стены на кирпичи.
Самосвал начищенного кирпича (вместе с погрузкой) стоил 15 рублей. Но стояли в Ташкенте дома и из так называемого «николаевского», то есть, царского кирпича. Он был крупнее, прочнее, с особым клеймом и, как правило, намертво скрепленным дореволюционным цементом. Самосвал такого кирпича стоил 25 рублей.
Если удавалось продать балки, железо или стропила, то получалось совсем хорошо.
За шесть-восемь часов каторжного труда зарабатывали по три-четыре рубля на брата. Большие деньги были.
А еще помню подвалы и чердаки брошенных домов. Здесь можно было найти то, чего нигде более не было. Патефоны и граммофоны, к примеру. В шестьдесят шестом в ходу уже были простенькие электрические проигрыватели, но патефоны не выбрасывали, а лишь убирали подальше. Мало ли, пригодятся еще. Советская психология, которую мы унаследовали и от которой не можем избавиться.
А еще книги. В одном из подвалов я нашел полное собрание сочинений Ленина в красном сафьяновом переплете под редакцией Троцкого, Зиновьева и Каменева. На каждом томе был экслибрис владельца. Помню, что «из библиотеки Якубова». Много позже я понял, почему это издание держали в подвале. Но это было позже, значительно, причем.
…Умывшись, и «затарившись» бесхозными раритетами, шли на Туркменский базар кушать лагман за 27 копеек (узбекское национальное блюдо, напоминающее жидкое спагетти) плюс 7 копеек стакан молока и 2 копейки на хлеб. Остальное несли домой.
Счастье!
Счастье, которое не вернешь, как не вернешь в этой жизни ничего из утраченного.
…Да, наверное, это было трудное время: «Все жили вровень, скромно так – система коридорная, на тридцать восемь комнаток всего одна уборная».
Но дружно жили. Не задумываясь, кто, откуда приехал, кто какой веры, кто еврей, кто русский или узбек. Не интересовало это почему-то.
…Нынешняя власть не любит вспоминать тот период. Молодые даже не знают, что своим новым обликом столица Узбекистана обязана Союзу Советских Социалистических Республик. Они уверены, что Ташкент восстановлен только усилиями коренного народа или вообще не ведают подлинной истории.
Сегодня, когда исполнилось 40 лет со дня Ташкентского землетрясения, о роли республик СССР в восстановлении и строительстве нового Ташкента официальные газеты Узбекистана вспомнили мельком и нехотя. И отнюдь не потому, что этот факт забыли журналисты. Власть по-прежнему не желает достоверных воспоминаний.
Мало ли куда могут привести и какие ассоциации вызовут.
Сергей Ежков.