Что мешает вернуть Афганистан к мирной жизни? Чем отличаются подходы и цели стран Запада и их оппонентов по афганской тематике? Будет ли Москва согласовывать действия с Вашингтоном? Зачем США делают акцент на теме прав женщин в Афганистане? Об этом в интервью Ia-centr.ru рассказал ведущий научный сотрудник ИМИ МГИМО МИД России и профессор СПбГУ Александр Князев.
— Сейчас действует ряд площадок по помощи Афганистану в развитии и урегулировании конфликтов: «московский формат», министерские конференции. В феврале 2023 года предлагали создать G5 с участием Индии, Пакистана, Ирана, Китая и России. В чем преимущество этих площадок по сравнению с тем, что предлагают Афганистану западные страны?
— Здесь нужно обратить внимание на различие в подходах к афганской проблематике: с одной стороны — на перечисленных вами площадках, а также в рамках инициатив, регулярно организуемых Узбекистаном. С другой стороны — в той активности, которая проявляется США и западными странами в совокупности.
Вроде бы некоторые из артикулируемых тезисов совпадают: все говорят о необходимости создания инклюзивного правительства в Кабуле, о правах человека, включая права женщин, о недопущении террористических угроз с территории Афганистана.
Эти тезисы позиционированы как условие международного признания правительства, уже два года де-факто являющегося действующим в стране. Все это было зафиксировано в Дохийском соглашении от 29 февраля 2020 года, подписанном тогда представителями США и движения талибов*.
По моему мнению, апелляции к этому соглашению, которые звучат на Западе и в среде афганской эмигрантской оппозиции, к сегодняшнему времени уже просто бессмысленны.
Хотя бы потому, что это соглашение не выполнялось с самого начала со стороны США, да и сам переход власти в стране свершился в августе 2021 года далеко не на условиях этого соглашения — изменилась вообще вся ситуация и в Афганистане, и во всем, что с ним связано.
Вокруг тех же тезисов выстраиваются и условия признания правительства талибов* со стороны ООН, но вот уже здесь можно увидеть и важные отличия в позициях внешних акторов. И это не «разделение труда», это принципиальное отличие, за которым можно увидеть и противоположные цели в Афганистане: для США и западных стран афганская проблема носит преимущественно инструментальный характер, их позиция абсолютно контрпродуктивна.
Манипулирование ситуацией в стране позволяет поддерживать неопределенность, что в свою очередь является проблемой для всех незападных стран, имеющих в Афганистане те или иные интересы.
Для США Афганистан и соседние страны, включая и страны Центральной Азии, являются одним из важных элементов общего противостояния с КНР и противодействия региональному влиянию России и Ирана. Ресурсный потенциал региона для США имеет второстепенное значение.
Главным приоритетом однозначно является американский геостратегический интерес.
Россия, как и большинство причастных к афганской проблеме незападных стран, не навязывает Афганистану своего видения общественного устройства, российские апелляции к тем же правам женщин не носят характер категорических требований, они скорее рекомендательны и обусловлены стремлением к большей стабилизации в Афганистане и позитивному развитию страны.
Одновременно незападные страны не зацикливаются на формальном признании правительства, сформированного движением талибов*, — тем более что какая-либо универсальная и всеобщая процедура признания правительств в международных праве и практике не предусмотрена.
В мире существует значительное количество непризнанных государств, частично признанных государств и контролирующих часть заявленной территории, и эта проблема в международном праве также рассматривается в основном в теоретической плоскости.
В случае с правительством движения талибов* речь идет именно и только о правительстве — его составе, механизмах его формирования и так далее, что должно определять этот вопрос как исключительно внутриполитический.
Относительно свежим примером западного манипулирования ситуацией является принятие Советом Безопасности ООН в апреле нынешнего года резолюции, осуждающей введенный правительством талибов* запрет на работу женщин.
Россия тоже поддержала этот документ, однако постпред России при ООН Василий Небензя тогда сразу отметил, что российская сторона «разумеется, не приветствует решение талибов* по ограничению прав женщин и девочек», но за скобками резолюции остались, например, реальные причины нерешенности вопроса разморозки афганских активов, принадлежащих афганскому народу, призывы к наращиванию содействия в восстановлении экономики страны, негативные последствия односторонних американских санкций.
США и западные страны, напротив, максимально педалируют «женский вопрос», понимая, что он является достаточно болезненным для талибов*, кардинально и стремительно решен быть не может — и таким образом искусственно создается определенный тупик в отношениях с «Талибаном»*.
Хотя почти все требования США, предъявляемые движению талибов*, по большому-то счету относятся к внутренним делам Афганистана.
Еще более яркий пример — резолюция Генассамблеи ООН, которая сводит все проблемы Афганистана к «женскому вопросу» и которую не поддержали Россия и Китай, призвавшие США разблокировать замороженные средства Центрального банка Афганистана и расследовать преступления иностранных сил в этой стране. Подобные же манипуляции можно отметить и по другим позициям США и Запада: по представленности во власти в Афганистане представителей этнических и конфессиональных меньшинств, по проблемам терроризма.
Думаю, что незападные страны вполне готовы к полноценным отношениям с Афганистаном и их сдерживает только нежелание противопоставить свою позицию ООН. Хотя никчемность этой организации очевидна, другой площадки такого масштаба в мире пока не создано и приходится использовать ее как инструмент для донесения своих позиций до максимально широкого круга стран: это относится, как мне представляется, и к нашей стране, и к Китаю или Ирану.
Впрочем, вопрос признания — исключительно политический, и его значимость не так велика, когда у той или иной страны есть интересы к экономическому сотрудничеству, а в отношении Афганистана они у многих есть.
Хотя оглядывания на ООН и Запад в отдельных случаях и для отдельных стран все-таки являются тормозящим фактором и в сфере экономического взаимодействия. Впрочем, те же «оглядывающиеся» страны — в частности страны Центральной Азии — участвуют, к примеру, в работе «московского формата», очередное заседание которого предстоит в сентябре в Казани (предварительно, переговоры назначены на 29 сентября. — Прим. Ia-centr.ru).
Резюмируя, можно сказать, что действия западных и незападных стран в отношении Афганистана отличаются принципиально. Фактически на афганское пространство спроецирован глобальный кризис в международных отношениях. Вряд ли в этой ситуации можно говорить о каком-то большом международном сотрудничестве, о каком-то согласовании позиций.
Время, когда Россия пыталась как-то взаимодействовать с США по афганскому вопросу, осталось позади, и сильно сомневаюсь, что когда-либо оно вернется.
Мир меняется и мы во многом, хотя и не во всем, возвращаемся к тому критерию, который действовал во времена двухполюсного мира. Если то или иное военно-политическое движение было связано с США, мы считали его террористическим. Напротив, если подобное движение было связано с нами, оно являлось национально-освободительным движением. Ну и со стороны США было то же самое, только наоборот.
— 2023 год стал временем оживления инвестиционных проектов в Афганистане, которые пока не сопряжены друг с другом и остаются спорадическими. Как политическое сотрудничество может помочь решить эту проблему?
— Да, экономическое сотрудничество можно считать скорее спорадическим, и уж во всяком случае — точно не системным.
Очень сложно говорить о какой-то координации действий разных стран, что, в общем-то, объяснимо: если применительно к России, Китаю и Ирану можно говорить о деамериканизации их внешней политики, то для Индии, Узбекистана или других стран Центральной Азии важным является просчитать возможные реакции США на те или иные их внешнеполитические действия: в Афганистане — в том числе, в отношениях с РФ, КНР, ИРИ — особенно.
Глобальный конфликт в мировой системе международных отношений накладывает отпечаток и на такой локальный, казалось бы, эпизод, как урегулирование и вопросы развития Афганистана. Обилие незападных площадок в определенной мере хаотизирует всю региональную активность, в то время как нужен бы комплексный, стратегический подход. К примеру, практически все незападные страны, имеющие позитивные намерения в отношении Афганистана, входят в ШОС, где и Афганистан является страной-наблюдателем. И органы ШОС теоретически могли бы взять на себя функцию общерегионального координатора, но этого не происходит.
Вероятно, подобной институализации вопроса мешает конкурентность интересов стран, входящих в организацию, межстрановые противоречия (здесь заметны проблемы индо-пакистанских отношений. — Прим. Ia-centr.ru) и уж точно фильтры многовекторной политики большинства стран-участниц, их оглядки на то, что скажут в Вашингтоне или в Лондоне.
Тем не менее говорить, что все так уж плохо, тоже было бы неправильно. Инвестиционная активность в Афганистане и при предыдущих правительствах не была слишком уж существенной: марионеточные правительства Хамида Карзая и особенно Ашрафа Гани зачастую адресно препятствовали какой-либо бизнес-активности в стране со стороны России, Китая, Ирана. Наши компании не допускались к тендерам и так далее… Хотя и другие страны нельзя сказать, чтобы были очень уж активны.
Афганистан не развивался в эти двадцать лет, выделялась помощь, большая часть которой разворовывалась еще в Вашингтоне и европейских столицах, ну и в Кабуле, конечно. Остаток средств шел на поддержание минимальной социально-экономической стабильности в Афганистане, порождая, в частности, мощное социальное иждивенчество.
В 2018–2019 годах я задавал очень многим афганским политикам вопрос: как они относятся к выводу сил США и НАТО. И следовал стандартный ответ: если они уйдут, кто еще будет давать Афганистану миллиардные преференции… Естественно, что тогдашняя западная помощь была и «кормовой базой» всей афганской элиты того времени, которая теперь оказалась абсолютно невостребованной в Афганистане.
За примерно двадцать лет, прошедших до прихода талибов* к власти, наберется не более десятка успешно реализованных и более-менее заметных инвестиционных проектов.
Естественно, что сейчас восстановление инвестиционного климата практически с нуля — задача непростая, решаемая только долгой кропотливой работой, что, собственно, и происходит — со стороны Китая, Ирана, Узбекистана; есть и заметные примеры российского участия.
Пока неопределенной, как и при прежних правительствах, это нужно подчеркнуть, остается судьба трансграничных инфраструктурных проектов. Хотя и в этом плане было бы неверно говорить о какой-то абсолютной стагнации: пусть и очень медленное, но движение в сторону реализации все-таки происходит.
— Один из факторов, препятствующий инвестициям в Афганистан — безопасность. Властям Афганистана удалось продвинуться в борьбе с ИГИЛ*, но отдельные пограничные инциденты, например на таджикско-афганской и ирано-афганской границах, все еще случаются. Насколько это существенная проблема для Кабула? Как страны региона могут помочь ее решить?
— Отдельные пограничные инциденты на то и отдельные, что они не характеризуют ситуацию в сфере безопасности в целом. Хотя посредством современных информационных технологий эти инциденты масштабируются иногда до невероятной степени. Так за пределами Афганистана и формируется общее представление о широкомасштабной нестабильности и даже о якобы стремлении талибов* к внешней агрессии.
Буквально на днях исполняющий обязанности министра обороны кабульского правительства Мохаммад Якуб заявлял, что «участие боевиков движения в военных действиях за рубежом джихадом считаться не может». И таких заявлений много, и в реальности ничего подобного не происходит. В частности, на иранской границе речь идет о топографической неграмотности талибских* пограничников — для урегулирования всех инцидентов существует совместная комиссия, которая довольно быстро разрешает все конфликты.
Отдельно в том регионе существует еще проблема трансграничного водопользования, она вообще решается очень тяжело, но исключительно в дипломатической плоскости.
Если говорить о границах, то единственные реальные проблемы есть на афгано-пакистанской границе — это так называемая «линия Дюранда», созданная в конце XIX века как английский проект долгоиграющего конфликта, и в ближайшей перспективе полноценного урегулирования там не произойдет, и вовсе не по вине одних только талибов*, этот конфликт имеет уже исторический характер.
Если говорить о внутренней безопасности, то не признавать снижение уровня угроз в Афганистане способен сегодня только какой-либо неадекватный наблюдатель или человек, выполняющий соответствующий политический заказ.
Существенное повышение уровня безопасности во многом является и результатом того, что само движение талибов* из антиправительственного актора превратилось в политическую силу, на основе которой создано действующее правительство.
Да, с ИГИЛ* все неблагополучно, но для понимания этой ситуации нужно еще понять, кто является медиатором и спонсором ИГИЛ* далеко за пределами Афганистана.
На этот счет есть множество указаний на США и Великобританию, в том числе об этом говорят российские официальные лица, и не доверять этому я оснований не вижу, учитывая всю историю этой террористической организации, да и всю историю использования англосаксами терроризма как инструмента достижения своих целей на протяжении не одного века. Тем не менее как до прихода к власти, так и к настоящему времени движение талибов* — единственная сила, противостоящая ИГИЛ*. К слову, можно отметить, как талибы* предпринимали меры безопасности во время недавней Ашуры — шиитского праздника, всегда являвшегося объектом террористических атак ИГИЛ*. В этом году все обошлось довольно мирно.
— Вокруг ситуации в Афганистане уже сложился определенный медийный фон. Что сейчас делает Кабул, чтобы бороться с ложной информацией и превратными трактовками своих решений? Поддерживают ли его в этом Россия и Центральная Азия?
— Создание соответствующего медиафона — неотъемлемая часть современных гибридных войн, а именно такая война в отношении Афганистана и ведется.
Приход талибов* к власти завершил только один из эпизодов войны против Афганистана, увенчавшийся изгнанием из страны компрадорской элиты, которая теперь интригует в эмиграции, пытаясь подтолкнуть западные страны к новой эскалации.
Нынешнее движение талибов*, в отличие от пришедшего к власти в 1990-х, показывает гораздо более продвинутое отношение к информационной сфере. Но, во-первых, информационная активность талибов* оставляет желать лучшего: простых сообщений в «Твиттере» — это их любимая соцсеть — пусть их и немало, недостаточно, чтобы противостоять информационной машине развитых стран.
А во-вторых, за три десятка лет в мировом информационном пространстве создан мощнейший фундамент, состоящий из наслоившихся друг на друга исключительно негативных стереотипов в отношении талибов*, в отношении любой ситуации в Афганистане, который быстро разрушить трудно.
Ситуация меняется, значительно опережая эволюцию общественных мнений, фактически законсервирован подход 1990-х, удобный своей простотой, если не сказать примитивностью. Этот подход можно охарактеризовать и как инерционный. Но в первую очередь это целая, не побоюсь сказать, антиафганская информационная кампания, реализуемая странами Запада и, к сожалению, пока имеющая немалую поддержку в России и других незападных странах.
* – организация, деятельность которой запрещена в России