Один из главных выводов в оценке всего происходившего в течение более года пребывания движения талибов у власти должен состоять вероятно в том, что за это время в Афганистане не появилось и в настоящее время не существует никакой политической силы, сколько-нибудь равновесной «Талибану». Из этого логически проистекает и еще один вывод: нельзя повторять ситуацию 1990-х годов, когда изоляция «Талибана» способствовала его крайней радикализации и интеграции с международным терроризмом. С «Талибаном» необходимо работать, вести диалог, и исходя из социально-экономической ситуации в стране, кризисное состояние которой объективно является одним из условий, способствующих эскалации активности неталибских экстремистских и террористических сил, влекущей не только риски и угрозы нестабильности в самом Афганистане, но и в сопредельных с ним регионах.
Несмотря на перманентно критическое состояние экономики Афганистана, за прошедший год, когда извне из разных источников поступали лишь отдельные денежные транши, имевшие преимущественно гуманитарную направленность, стали заметны, тем не менее, определенные позитивные сдвиги в экономической активности. Страна прожила прошедший год в основном за счет внутренних ресурсов. Эта экономическая активность носит пока скорее бессистемный характер, она если кое-где и решает проблему той же безработицы, то очень локально, но подвижки в любом случае есть. Вопрос безработицы находится в прямой зависимости от общего состояния экономики, которое, в свою очередь, зависит от многих факторов, в том числе, и едва ли не в первую очередь, от внешних: от продолжающейся заморозки афганских активов за рубежом со стороны США и их союзников, от санкционных банковских ограничений, препятствующих внешнеэкономической деятельности.
Спустя год можно отметить заметно возросший уровень безопасности в стране, что, безусловно, будет постепенно сказываться и на экономической активности афганского населения. Правительство движения талибов не имеет управленческих навыков — это очевидно, и многие действия талибов очень противоречивы, но, если посмотреть объективно: откуда взяться этим навыкам у вчерашнего партизанского по существу движения? Проблема будет преодолеваться, но это не быстрый процесс. Наверное, под давлением реалий в руководстве «Талибана» уже сформировалось понимание того, что воевать легче, чем управлять страной, что необходимо переосмыслять свою миссию и адаптироваться к мирной жизни. И в этом, как и вообще в вопросе экономического развития, важное место также будет занимать внешнее участие.
На сегодняшний день движение «Талибан» контролирует всю территорию страны, хотя этот контроль пока сложно назвать уверенным. Однако уровень безопасности внутри Афганистана и уровень стабильности в стране в разы вырос, по сравнению с тем, что было накануне прихода «Талибана» к власти в Кабуле. При этом факторы, воспроизводящие нестабильность в стране, легко дифференцируются на две основные категории. Во-первых, это сохраняющееся присутствие на территории страны международных террористов, имеющих преимущественно иностранное происхождение (как по составу участников, так и по источникам финансирования и, соответственно, по постановке задач).
Дискуссионным является вопрос об их взаимоотношениях с движением талибов. Однозначно и безапелляционно антиталибски сориентированные наблюдатели с легкостью утверждают о наличии прямых кооперационных связей движения талибов с ИГИЛ, «Аль-Кайдой» и другими аналогичными формированиями. Правда, не утруждая себя какой-либо доказательной базой, и ссылаясь в большинстве случаев на некие не называемые «эксклюзивные источники». Понятно, что внимания эти умозаключения если и заслуживают, то в самой минимальной степени, не говоря уже о доверии. Как и понятно то, что исключать определенного сотрудничества между отдельными функционерами талибов (вероятно, низового и, максимум, среднего уровня) нельзя. Движение талибов остается достаточно рыхлым, в слабой мере институциональным, какая-либо централизация управления движением по-прежнему остается скорее намерением, нежели реальностью. При этом сам процесс утверждения движения в качестве властной структуры естественным образом порождает и еще будет порождать какое-то число недовольных происходящей эволюцией, часть из которых находит свое место в рядах противников «Талибана».
В любом случае, независимо от изменений в мотивации, движение талибов было, еще не являясь правящим в стране, и остается, придя к власти, единственной силой в стране, которая последовательно борется, в частности, с ИГИЛ. В том же, что касается в минимизации угроз рисков со стороны ИГИЛ и подобных группировок, то это объективно требует участия региональных стран. Существует прецедент проведения совместного расследования Кабулом и Ташкентом случая обстрелов территории Узбекистана с афганской стороны боевиками ИГИЛ — прецедент на самом деле очень важный и достойный того, чтобы быть продолженным в системной и широкой, уже на уровне макрорегиона, практике. Страны Центральной Азии, Россия, Китай, Иран и Пакистан располагают немаленькими возможностями по отслеживанию активности экстремистов и террористов, включая спутниковую разведку. К примеру, в рамках работы РАТС ШОС можно было бы делиться разведывательными данными о конкретных группировках и просто оказать содействие самим талибам в определении источников угроз подобного рода и их устранении. Тем более, что и активность того же ИГИЛ в основном сместилась, помимо крупных городов, в северные провинции Афганистана.
Во-вторых, фактором нестабильности нужно считать и многочисленные «антиталибские» группы, именующие себя со свойственной всем афганцам пафосностью «фронтами», или, на худой конец, «советами». Эти силы немногочисленны, преимущественно виртуальны, никто из них не контролирует какие-либо критически важные территории в пределах Афганистана. Тем не менее, не будучи сколько-нибудь организованным и имеющим широкую поддержку реальным сопротивлением, они последовательно вносят свой вклад в снижение уровня стабильности в стране и априори являются наиболее важным ресурсом внешних акторов в случае роста интереса последних к эскалации военно-диверсионной и террористической дестабилизации в стране. Чаще всего локальные диверсии этих групп только провоцируют талибов на какие-то репрессивные меры, что, конечно же, стабильности не способствует. И по большому счету, получается, что международные террористические группировки и декларируемые как антиталибские «фронты», выполняют в конечном счете одну и ту же задачу: сохранение в Афганистане состояния войны.
Основная публичная мотивация «антиталибских» групп в общих чертах и на первый взгляд вроде бы совпадает с теми условиями, которые основные внешние акторы афганской политики — с разными, правда, коннотациями — предлагают «Талибану» как основу для формального международного признания сформированного им правительства. Это формирование т.н. «инклюзивного» правительства, это либерализация женского образования, и это нейтрализация угроз с территории Афганистана вовне. За пределами этой риторики остаются главные мотивы лидеров данных групп — участие во власти как способ участия в контроле над основными ресурсами и финансовыми потоками. Ну, а поскольку в рамках централизованного государства, в управлении которым при любом раскладе будут доминировать пуштуны из числа функционеров «Талибана», сформировать подобную схему представляется сложным или невозможным, в предлагаемых моделях государственного устройства возникает некий призрак федерализации.
В частности, такое предложение выдвигается «Фронтом национального сопротивления Афганистана», претендующим на представление интересов всей таджикской общины страны, а в реальности, как максимум, опирающимся на население провинции Панджшер. В этом предложении легко просматривается провоцирование одного из наиболее опасных трендов в афганском конфликте — и без того действующих межэтнических противоречий, эволюционирующих в общественных настроениях и в пристрастиях этнических политических элит в сторону этнического сепаратизма.
Наверное, в каком-то отдаленном будущем федеральное устройство и оказалось бы эффективным для Афганистана с его специфическими ландшафтами и региональным разнообразием. Однако очевидно, что сейчас и, вероятно, в среднесрочной перспективе, когда страна находится в глубочайшем кризисе и в ситуации едва наметившегося выходя из состояния гражданской войны, заниматься федерализацией и отказом от централизации было бы не только ошибочно, но и катастрофично. Как и любая страна в подобном положении, Афганистан сейчас нуждается в жестком централизованном руководстве, которое могло бы возглавить все процессы восстановления хотя бы минимума условий для жизни населения, чтобы экономика и социальная сфера начали функционировать на некоем условном нормальном уровне. При этом важно понимать, что при высочайшей дисперсности на этнодемографической карте Афганистана никакая федерализация по сугубо этническому критерию не будет позитивна.
Нелишне вспомнить, что идея этнической фрагментации Афганистана имеет свою большую историю. Ярким сторонником административно-территориального деления Афганистана с простым копированием советской модели союзного государства был Хафизулла Амин, мечтавший о создании в Афганистане союзных республик по простому этническому принципу — пуштунская, белуджская, таджикская и так далее. Федерализация Афганистана рассматривалась в свое время в советском руководстве как вариант урегулирования межэтнических, этнополитических проблем и стабилизации ситуации в стране после вывода советских войск. В частности, изучалась возможность создания «в рамках единого Афганистана таджикской автономии на базе районов проживания таджиков с включением в нее территорий провинций Бадахшан, Тахар, Баглан, части Парван и Каписа», обсуждались вопросы представительства таджиков в высших органах власти страны, о чем писал в своих воспоминаниях генерал армии В.И. Варенников. Тогдашний отказ руководства СССР от подобного переформатирования Афганистана был связан как с пониманием конфликтности этой инициативы с преимущественно пуштунским правительством и окружением Наджибуллы, так и — это как раз важно понимать и сейчас — с осознанием высокой дисперсности расселения этногрупп и очевидной нереальностью администрирования по этнокритериям.
Вопрос об «инклюзивности» в его западной трактовке и в его понимании в России (а также в ряде стран, занимающих схожие с российской конструктивные позиции — в частности, в Иране или Китае) выглядит принципиально по-разному. Российская (или иранская, китайская) интерпретация основывается на признании необходимости создания не просто правительства, где пропорционально были бы представлены основные этносы страны, но правительства компетентного и в необходимой мере сбалансированного в этнополитическом отношении. Западная же версия подразумевает соблюдение формального подхода, не преследуя целью формирование эффективного органа власти, а предъявление талибам претензий в этом случае используется как элементарный инструмент оказания давления на них. Это же относится и к другим из внешних условий для «Талибана», Запад изначально завышает планку своих требований, манипулируя возможностями заморозки афганских авуаров. Российская же сторона исходит из необходимости уважительного отношения, не на словах, а на деле, к культурным и религиозным традициям, стремясь не заставить, а побудить руководство движения талибов и к трансформации правительства, и к реформам по другим вопросам.
В рассматриваемом «антиталибском сегменте», как и среди ряда внешних интересантов, тезис об «инклюзивности» часто сочетается с воспоминаниями о соглашении движения талибов с США в Дохе в феврале 2020 года в части предполагавшегося формирования коалиционного правительства. Но ситуация в корне изменилась, соглашение в Дохе с августа 2021 года, говоря словами спецпредставителя президента России по Афганистану Замира Кабулова, скорее мертво, нежели живо. Это соглашение подразумевало создание коалиционного правительства на основе участия в соглашении правительства экс-президента Ашрафа Гани, которое соглашение как раз и саботировало, что и привело в итоге к военному решению вопроса о власти в пользу движения талибов. Впрочем, апелляции к дохинскому соглашению — не единственное, что объединяет силы, стремящиеся к эскалации афганского конфликта.
Все без исключения «антиталибские» группы ищут поддержку в США и Европе и жаждут эскалации войны, и если эта поддержка пока минимальна, то это только вопрос тактики в политике США и их союзников в том географическом пространстве, безопасность и стабильность которого завязана на ситуацию в Афганистане. Тот же «Фронт национального сопротивления Афганистана» в своих заявлениях регулярно выражает надежду на победу республиканцев на выборах в конгресс в США, поскольку республиканцы декларируют необходимость оказания помощи этим силам в Афганистане. К слову, заодно этот «фронт» столь же регулярно выражает поддержку как киевскому режиму, так и западной поддержке этому режиму, проводя параллели между Афганистаном и Украиной как «фронтами борьбы за демократию».
Один из последних демаршей одной из подобных групп характеризует сомнительность их приверженности интересам афганского общества: эта оппозиция призывает Запад не снимать санкции с афганских банков. Как утверждается в заявлении дислоцирующегося в Анкаре «Совета национального сопротивления за спасение Афганистана», любое ослабление санкций «укрепит власть талибов, что станет косвенной поддержкой терроризма. А малейшие уступки убедят их в своей правоте и побудят обращать еще меньше внимания на требования афганцев и мирового сообщества». По мнению одного из участников «совета», известного Абдулрашида Дустума, «единственным вариантом остался разгром талибов на поле боя, а оппозиция должна оставаться единой не только до победы, но и после нее. Заодно Дустум обвинил другого члена совета, Мохаммада Карима Халили из шиитской «Партии исламского единства Афганистана», в том, что тот «продался Пакистану»… Вообще, активность этого сегмента противников движения талибов могла бы выглядеть отчасти опереточной, если бы не тот факт, что в определенный момент они могут получить от заинтересованных кругов западных стран необходимые ресурсы и возобновить в Афганистане гражданскую войну.
В апелляциях к «мировому сообществу» одним из важнейших является вопрос о признании/непризнании правительства, сформированного движением талибов и уже более года управляющего страной. Вообще, признание правительств осуществляется исключительно на двустороннем уровне — при установлении дипломатических отношений. В вопросе о талибском правительстве камнем преткновения являются сохраняющиеся антиталибские санкции СБ ООН, пусть и являющиеся простой формальностью, но выступающих с учетом многих других частных обстоятельств препятствием для многих стран, имеющих интерес к работе с правительством в Кабуле.
Де-факто же: многие страны сохранили свои посольства в Кабуле, а ряд государств — Китай, Россия, Пакистан, Туркмения — еще и аккредитовали у себя дипломатов от правительства талибов. Пока не в статусе послов, а в статусе временных поверенных, но тем не менее это уже определенная двусторонняя связь, а значит есть определенный уровень признания. Посол Афганистана в Иране согласился представлять правительство «Талибана». Названные страны, не зацикливаясь на формальной стороне вопроса, проводят конструктивную работу с действующим правительством. Можно и нужно отметить — кроме уже названных стран — тех, кто ведет переговоры с представителями «Талибана», то есть с теми, кто де-факто представляет страну по самым разным вполне конструктивным вопросам: это Турция, Катар и в меньшей мере — Индия. При этом странными выглядят посольства прежнего правительства Афганистана, которые не признают движение «Талибан» и продолжают отражать интересы прежней власти, которой на деле не существует. Еще менее нормально выглядит представительство Афганистана в ООН, где «временный поверенный» Насир Ахмад Фаик, который не представляет интересы ни прежнего правительства Гани, от которого он публично отмежевался, ни «Талибана», против которого он выступает, просто голосует по антироссийским резолюциям, обслуживая западные интересы и публично выражая благодарность западным странам за свое нахождение на посту постпреда. В сложившейся вокруг Афганистана ситуации необходимо отметить, что переход российской специальной военной операции на Украине в статус войны коллективного Запада против России актуализирует вопрос о недопущении открытия второго антироссийского фронта. И два, пожалуй, наиболее важных направления в этом контексте — закавказское и среднеазиатское, которые при наименее благоприятном развитии событий могут соединиться на Каспии. Важнейшим обстоятельством этого потенциального театра гибридной войны остается дальнейшая стабилизация ситуации в Афганистане. Пока же интерес США и их союзников заключается в простом поддержании обстановки в этой стране в состоянии, содержащем потенциал угроз и рисков для стран, являющихся в современной ситуации прямыми противниками США и НАТО: России, Ирана и Китая. Возможности негативного влияния США на ситуацию в Афганистане осознаются и в Туркмении, Узбекистане, Пакистане, для которых данная невнятная и мало предсказуемая ситуация является средством непрямого давления, естественно, со стороны США.
Александр Князев, ведущий научный сотрудник Института международных исследований МГИМО МИД России